Федор Орлов - Месть «Голубой двойки»

К вечеру мы были на месте. Ночью окончательно испортилась погода. Аэродром к утру низко затянуло осенними тучами. Мы уже несколько часов ожидали разрешения на вылет, когда над головой, где-то за тучами, услышали знакомый гул моторов тяжелого бомбардировщика. Самолет кружил над аэродромом и никак не мог выбрать направления на посадку. Мы догадывались, что это вернулся с рейса экипаж Димы Козырева, и с тревогой наблюдали за каждым повторным ошибочным заходом. Видимо, летчику надоело бесконечно кружиться, и корабль, наконец, вынырнул из облаков, пошел на посадку. Но по земле стлался туман, а расчет был неточный. Услышав характерный треск — это могло означать только поломку, — мы побежали в ту сторону, где скрылся в тумане самолет. После приземления летчик не выдержал направления пробега, и машина, выкатившись за пределы летного поля, наскочила на какой-то сарай и остановилась во дворе небольшого деревянного дома. Фюзеляж, плоскости были кое-где помяты и поцарапаны, поломаны амортизационные стойки одного шасси, погнуты винты двух моторов, самолет лежал, свалившись на левое крыло. Хорошо хоть никто не пострадал из экипажа.

На следующий день мне пришлось сделать на свой фронтовой аэродром два рейса: доставить вначале запасные части к самолетам, затем — груз с поломанного корабля и ставший теперь «безлошадным» экипаж Козырева. А на место происшествия со мной же прилетели ремонтники — машину можно было восстановить своими силами.

Но досадную неприятность с поломкой корабля, которых у нас и так не хватало, сразу по возвращению в родную эскадрилью вытеснила на задний план радостная весть: вернулся пропавший экипаж капитана Большакова. Много пришлось пережить людям экипажа за эти дни, но главное, все остались живы, хотя жизнь каждого из них висела на волоске.

Конечно, война есть война, здесь никто не может сказать, что с ним может статься завтра. Вскоре и мне выпал случай испытать, каково бывает нашему брату, если самолет подбит над вражеской территорией и подбит так, что оставаться в нем больше уже невозможно ни секунды…

В ту ночь я вылетел не на «Голубой двойке», а с другим экипажем своего отряда. В тылу врага мы должны были бомбить военный завод, выпускающий авиационные и артиллерийские прицелы, приборы и средства связи. Ночь по маршруту была звездная, без единого облачка. Шли на высоте три тысячи метров. Вовремя вышли на цель. И было все, что обычно встречали мы над целью: разрывы снарядов, лучи прожекторов. Во время последнего захода на корабле скрестились сразу двенадцать расплавленных лучей. Тем не менее экипаж задание выполнил успешно, благополучно вышел из зоны обстрела и лег на обратный курс. Моторы работали ровно, без перебоев. Экипаж после напряженных минут, проведенных в лучах прожекторов и разрывах снарядов, успокоился, вздохнул с облегчением. Штурман настроился на радиомаяк, в наушниках зазвучала приятная танцевальная музыка. Но все заметнее давал знать о себе холод. Тогда, посоветовавшись со штурманом Вашуркиным, я решил продолжать полет с постепенным снижением. По расчету времени мы должны были уже пройти линию фронта. Но ошиблись: ветер переменил направление, уменьшилась путевая скорость.

Но мы это поняли лишь тогда, когда неожиданно вспыхнули прожекторы и вцепились своими щупальцами в наш корабль. Немцы обрушили на освещенный самолет лавину огня, снаряды рвались совсем рядом, к машине отовсюду тянулись красные пунктиры трассирующих пуль. Раздался сильный треск. Один из правых моторов сразу же вышел из строя. Тут же в кабину летчиков вбежал борттехник, он что-то кричал, но слов было не разобрать. Обернувшись, я увидел, что в кабине борттехника бушует пламя. Раздумывать о чем-то теперь не приходилось — вот-вот могли взорваться бензобаки! Удерживая штурвалом падающий на бок корабль подал команду: всем выброситься на парашютах! Второй летчик, встав ногами на сиденье, вылез на фюзеляж и сполз по плоскости куда-то в темноту. Машина стала неуправляемой, все ниже опускала нос, оставляя сзади черный дым. Выпустив из рук штурвал, я встал на ноги и попытался нырнуть в бездну между фюзеляжем и левым мотором. Но это мне не удалось, — мощная струя воздуха отшвырнула назад. Ударился боком об крыло и, плотнее прижимаясь к плоскости, чтобы не задеть головой за ветрянку динамомашины радиостанции, проскользнул мимо стабилизатора куда-то в темноту. Сразу наступила тишина, исчез шум моторов. В голове тревожно билась мысль: высота, высота, высота ведь небольшая! Рванул вытяжное кольцо и услышал, как зашуршали за спиной стропы, а потом почувствовал сильный толчок — раскрылся купол парашюта. И тут же меня ослепил яркий свет. Догадался: взорвались бензобаки, самолет разлетелся по кускам в разные стороны. Потом, словно маятник раскачиваясь на стропах, увидел, как пронесся мимо меня кто-то из членов экипажа на горящем парашюте. Он падал почти камнем, от одежды, от шелкового купола узкой струей тянулись вверх языки пламени. Я не узнал его, только в бессильной ярости поскрежетал зубами, что ничем не могу помочь погибающему товарищу, и сопровождал взглядом, пока не проглотил его черный мрак земли.

Внизу было темно, как я ни напрягал зрение, но рассмотреть что-либо под собой не удавалось. Земля все-таки неумолимо приближалась, это можно было понять и ничего не видя. Наверняка знал я и другое: там ждет нас враг. Главное, не попасть бы ему прямо в руки, по-глупому, в момент приземления. Но вот глаза стали различать бегущий навстречу темно-серый фон. Я с облегчением убедился, что приземлимся мы в лесу, увидел не так далеко и купола парашютов своих друзей. Ноги, обутые в мягкие меховые унты, ударились о землю как-то неожиданно. Я упал на бок и секунду-две пролежал неподвижно, сжимая в ладони пистолет, прислушиваясь к лесной тишине. Не уловив в ней никаких подозрительных звуков, поднялся, собрал парашют в комок и спрятал его в кустах. Потом, осторожно ступая по шуршащим листьям, направился в сторону вероятного приземления других членов экипажа.

Место было болотистое, заросшее густым кустарником. Кое-где под ногами хлюпала вода, унты промокли и потяжелели. Вдруг впереди замаячили три фигуры. По тому, как тихо пробирались они меж кустами, останавливались и настороженно прислушивались, не трудно было догадаться, что это члены экипажа. Так я встретился со штурманом, борттехником и стрелком. Теперь нас стало четверо. Решили: все по одному пойдем искать остальных, а через час — найдем кого или нет — вновь встретимся тут же.

Но искать других пришлось недолго. Не прошло и полчаса, как в назначенном месте собрались семеро. Не было лишь одного. Тогда и узнали, что на горящем парашюте падал и погиб радист Смирнов, общий любимец эскадрильи. Он был тактичным, скромным и в то же время общительным человеком, прекрасно знал свое дело, еще до войны его наградили значком «Отличник РККА», позже — медалью «За отвагу» и орденом Красной Звезды, всегда имел разные общественные поручения по комсомольской работе и никогда не отказывался от них. Где-то в Ростове остались у него молоденькая жена и маленький сын. После войны Николай Смирнов мечтал поступить в медицинский институт и даже в трудные фронтовые дни находил время заглядывать в учебники. Но мечта его оборвалась в холодное сентябрьское утро сорок второго года в болотистом лесу под Старой Руссой, где-то недалеко от населенного пункта Васильевщино. Он, продолжая передавать по радио на базу о случившемся, задержался в горящем самолете на несколько секунд дольше, чем следовало. Сразу же, как выбросился, корабль взорвался и радиста забрызгало горящими каплями бензина, парашют сгорел в воздухе. Остальные члены экипажа приземлились сравнительно благополучно, если не считать царапин на обросшем за ночь рыжей щетиной лице штурмана Вашуркина и моих ушибов.