Ян Карский - Я свидетельствую перед миром

Повторилась та же сцена, что в Прешове: я еле-еле вползал вверх по лестнице в сопровождении двух гестаповцев. Я, конечно, преувеличивал свою слабость, но мне и в самом деле было очень худо. Бинты пропитались кровью, что придавало правдоподобия спектаклю. Конвоирам пришлось втащить меня на третий этаж, а там они грубо бросили меня на кровать.

Когда они ушли, я приподнялся на локте, чтобы посмотреть, кто еще лежит в палате. Соседей было пятеро, все старики лет семидесяти — восьмидесяти. У всех одинаковые лысые головы, клочковатые бороды и беззубые рты, и все удивленно глазели на меня. Забавное зрелище, но в тот момент мне было не до смеха. Я пытался понять, что еще затеяли немцы. «Раса господ» изобрела какую-то новую психологическую атаку? Может, меня поместили сюда, чтобы я расслабился в благожелательной обстановке и выдал себя? Или этот город выбрали специально, чтобы заманить сюда моих друзей? Но вряд ли в гестапо было известно о моих здешних связях. Условия этой задачки безостановочно прокручивались у меня в голове, но решения я не находил.

Вдруг старческое шушуканье разом оборвалось, будто порыв ветра разметал кучу сухих листьев. Как говорил нажитый в больнице опыт, это означало, что в палате появилось гестапо. Я закрыл глаза и заметался, будто от нестерпимой боли. Двое, мужчина и женщина, переговаривались надо мной по-польски. Врач и медсестра, как я понял из их разговора. Охранник, должно быть, околачивался где-то рядом — врач довольно резко с ним заговорил:

— Насколько я знаю, ваше дело — стоять в коридоре и охранять палату? Так незачем ходить за мной по пятам.

Охранник молча вышел.

Доктор наклонился надо мной, осмотрел раны, сменил бинты. Сматывая старые, пропитанные кровью, он отрывистым тревожным шепотом спросил:

— Где вас схватили?.. Чем я могу помочь?.. Оповестить кого-нибудь, что вы здесь?..

Обстоятельства не располагали к доверчивости. Я заподозрил ловушку и ответил обиженным тоном:

— Некого мне оповещать. Меня обвиняют в том, чего я не совершал. Я просто хотел попасть в Швейцарию. Почему никто мне не верит?

— Не бойтесь, — шепнул он. — Я не провокатор. У нас весь персонал — доктора, сестры, санитарки — сплошь польский, предателей или перебежчиков среди нас нет.

Я открыл глаза и пристально посмотрел ему в глаза. Для врача он был очень молод. Симпатичный деревенский парень с бледной веснушчатой физиономией и копной светлых волос. Так хотелось поверить в его искренность и открыться ему, но подозрительность и осторожность, которые успели стать моей второй натурой, не дали воли этому порыву. Я промолчал.

Наутро в палату вошла монахиня — здесь, как и в Прешове, сестрами милосердия были монахини, скорее всего из соседнего монастыря. Слегка кивнув, она молча сунула мне в рот термометр и несколько минут с невозмутимым видом стояла и разглядывала меня. Потом вынула термометр, посмотрела. Я тоже с тревогой взглянул на ртутный столбик. Он показывал 37,8°. Монахиня взяла температурный лист, преспокойно вписала туда 39,4°, повернулась и ушла. Но очень скоро вернулась в сопровождении пожилого человека, который представился главным врачом. Он громко, строгим голосом сказал мне:

— Вот что, молодой человек. Вы серьезно больны, но можете выздороветь, если захотите. Ваше лечение — полный покой. Если хотите жить, не вставайте и старайтесь поменьше волноваться. Если же вы не будете следовать моим рекомендациям, — он бессильно развел руками, — недостатка в больных у нас нет, найдем, кого положить на ваше место. А теперь лежите спокойно, я осмотрю вас.

Он повернулся к сестре и велел ей унести поднос с посудой и принести бинты и мазь. Выходя из палаты, она оступилась, толкнула охранника и уронила все, что было на подносе, на пол. Охранник стал помогать ей собирать осколки. А врач тем временем прошептал:

— Слушайте внимательно. Как только я выйду, начинайте стонать и звать на помощь. Кричите, что вы умираете и хотите исповедаться. Мужайтесь, мы с вами!

Вернулась сестра, врач чуть ли не прокричал ей повелительным тоном:

— Делайте ему перевязку каждые два часа и следите, чтобы не вставал. Если что, зовите меня. Я у себя в кабинете.

Сестра сменила мне бинты, а я тут же принялся метаться по кровати и, мало-помалу входя в транс, дико завывать:

— О, Иисусе, это конец, я умираю… Сестра, сестра!.. Позовите священника! Я хочу исповедаться… Прошу вас, сестра… Не дайте мне умереть без покаяния…

Монахиня бесстрастно посмотрела на меня и пошла просить разрешения у молодого гестаповского охранника. Он, надо сказать, был совсем не похож на других. В нем не чувствовалось ни капли цинизма. Лицо его было лишено всякого выражения. И вообще он был никакой: не умный и не глупый, не мягкий и не жестокий. Казалось, даже сидел навытяжку. Никогда не читал на посту. Видимо, старался быть образцовым, предельно дисциплинированным нацистом. Когда монахиня обратилась к нему, он вытянулся и высокомерно кивнул в ответ на ее просьбу.

Монахиня привела главного врача, тот поглядел на меня раздраженно, с нескрываемым презрением. Было видно, до чего я ему надоел:

— Будьте мужчиной! Если вам так хочется умереть, пожалуйста! Сестра, найдите ему коляску.

Я продолжал стонать.

— Прекратите немедленно! — заорал врач. — Сейчас сестра отвезет вас на исповедь. Вы тут не один, уважайте хоть немного других больных.

Монахиня прикатила коляску, помогла мне надеть халат и пересесть в нее. Мы выехали в коридор, позади нас вышагивал, как на параде, гестаповец. А в палате тут же снова зажужжал старческий хор, словно невидимый дирижер взмахнул палочкой.

Больничная часовня находилась на первом этаже. Я исповедался симпатичному старому ксендзу, который очень участливо ко мне отнесся. После исповеди он положил руки мне на плечи и благословил меня:

— Не бойся, сын мой. Уповай на Бога. Мы знаем, какие страдания ты принял за нашу горячо любимую Польшу. Все здесь, в больнице, готовы прийти тебе на помощь.

После исповеди я почувствовал покой и облегчение, хотя и ненадолго. Потом опять, день за днем, я должен был напрягать всю свою волю, чтобы изображать умирающего. Впрочем, тело легко вошло в эту роль. Современные психиатры считают, что между психическим и физическим состоянием человека существует тесная связь. Мой опыт подтверждает эту теорию. Я и вправду не мог есть, поднимать руки, одеваться и ходить в туалет без посторонней помощи. У меня постоянно болела голова, несмотря на то что я глотал множество седативных таблеток. Температура то подскакивала, то резко падала, но никогда не бывала нормальной.