Дэвид Шилдс - Сэлинджер

Шейн Салерно: Гас Лобрано отвергал рассказы Сэлинджера без рассуждений. Собственно говоря, он отклонил многие рассказы, которые в конце концов стали частями романа «Над пропастью во ржи».

Бен Ягода: Думаю, то был долгий период танца журнала New Yorker с Сэлинджером, в котором полагалось делать шаг назад, шаг вперед. Журнал признавал таланты Сэлинджера, но пытался управлять им. Однажды Уильям Максвелл написал Олдингу: «Мы думаем, что м-р Сэлинджер – очень талантливый молодой человек, и молим бога, чтобы тебе удалось побудить его писать просто и естественно», а сам Сэлинджер пытался держать свою линию и одновременно побуждать New Yorker к расширению мировоззрения и к развитию.

Пол Александер: В январе 1947 года, вскоре после опубликования «Легкого бунта на Мэдисон-авеню» Сэлинджер решил покинуть квартиру родителей раз и навсегда. Он перебрался с Манхэттена в Тарритаун, заселенный зажиточным средним классом район в округе Вестчестер, где снял маленькую квартирку. Условия проживания в Тарритауне сильно отличались от роскошных условий родительской квартиры на Парк-авеню, но, по крайней мере, он жил самостоятельно и вырвался из-под отцовского влияния[229].

Бен Ягода: Следующий рассказ, отправленный Сэлинджером в [New Yorker], назывался «Рыбка-бананка».

Уильям Максвелл (выдержка из письма литературному агенту Сэлинджера Гарольду Оберу, 22 января 1947 года):

Нам очень понравились отдельные места рассказа «Рыбка-бананка», но нам кажется, что в рассказе отсутствует какая-то явная тема или суть. Если м-р Сэлинджер в городе, возможно, он зайдет к нам, и мы поговорим о рассказах, написанных им для нашего журнала[230].

Бен Ягода: Вариант рассказа, отправленный Сэлинджером в New Yorker и впоследствии ставший, возможно, самым прославленным его рассказом «Хорошо ловится рыбка-бананка», включал только эпизод с Симором на пляже – довольно мистифицирующий эпизод разговора Симора Гласса с маленькой девочкой на пляже – и последующее самоубийство Симора.

Максвелл высказывал понятную мысль: видимой причины, по которой Симор совершает самоубийство, нет. Сэлинджер встретился с Максвеллом, и результатом этой встречи стало дополнение рассказа еще одним эпизодом, своего рода прологом, в котором жена Симора разговаривает по телефону со своей матерью.

Дж. Д. Сэлинджер («Хорошо ловится рыбка-бананка», New Yorker, 31 января 1948 года):

– Он тебя не называл этой ужасной кличкой?..

– Нет. Он меня зовет по-новому.

– Как?

– Да не все ли равно, мама!

– Мюриель, мне необходимо знать. Папа говорил…

– Ну ладно, ладно. Он меня называет «Святой бродяжка выпуска 1948 года», – сказала дочка и засмеялась.

– Ничего тут нет смешного, Мюриель. Абсолютно не смешно. Это ужасно. Нет, это просто очень грустно. Когда подумаешь, как мы…

– Мама, – прервала ее дочь, – погоди, послушай. Помнишь ту книжку, он ее прислал мне из Германии. Помнишь какие-то немецкие стихи? Куда я ее девала? Ломаю голову и не могу…

– Она у тебя.

– Ты уверена?[231]

Дэвид Хаддл: Когда в январе 1948 года в New Yorker появился рассказ «Хорошо ловится рыбка-бананка», все очнулись.

Джон Венке: Говоря попросту, этот рассказ стал новым звуком в американской литературе.

А. Э. Хотчнер: Когда Джерри опубликовал рассказ «Хорошо ловится рыбка-бананка», публикация вызвала большой шум. Все говорили о рассказе, все спрашивали друг друга: «Читал этот рассказ? Он ведь замечательный, не так ли? А эта маленькая девчушка!» В интеллектуальных кругах имя Сэлинджера приобрело известность.

Лейла Хэдли Люс: Когда появился тот номер New Yorker, мы стали названивать друг другу по телефону: «Читали этот рассказ Сэлинджера? Видели этот рассказ? Ведь он замечательный?» Все были совершенно очарованы манерой письма Сэлинджера.

Гэй Талезе: Действительно казалось, что в печати впервые прозвучал действительно молодой американский голос, имевший всю мощь и мелодию того, что позднее станет словами песен Бобби Дилана или «Биттлз» – или музыкой Мотауна. Но это будет потом. Персонажем рассказа был сам Сэлинджер. И живое слово: я была в какой-то городской забегаловке, пила кофе с каким-то человеком, когда он сказал: «Эй, я слышал Сэлинджера…»

Шумиха началась еще до того, как Тина Браун подумала о ней. Никогда прежде не слышала молвы о еще неопубликованном в каком-то журнале рассказе. Конечно, New Yorker – не «какой-то там» журнал, ну да ладно. Такого не случалось с Ротом, Апдайком или Доном Деллилло, да ни с кем не случалось. Половина ужина ушла на обсуждение рассказа Сэлинджера. Так оно и пошло: из бара Chunmley’s и по всей Вилледж. Возможно, будь у нас деньги, мы бы услышали о Сэлинджере даже в Toots Shor’s, старом спортивном баре. Он просто стал новым человеком на планете. И унес нас с собой[232].

Марк Вайнгартен: Многих современников Сэлинджера рассказ просто «перепахал». Чивер считал рассказ совершенно невероятным произведением.

Э. Л. Доктороу: Помню, что слышал о новом рассказе Сэлинджера в New Yorker, номер которого передавали в школе из рук в руки. Моя жена (она родом из Северной Каролины) помнит, что была очарована этими рассказами потому, что умело написанные рассказы были о людях, живших в обычных квартирах.

Том Вулф: Должен сказать, его стиль заразителен; собственно говоря, этот стиль можно увидеть в моем маленьком рассказике, опубликованном в журнале. Мой рассказ называется «Раскрашенный как леденец обтекаемый малыш с мандариновыми хлопьями». Одной из особенностей, позволявшей прозе Сэлинджера иметь такое личное звучание, было постоянное использование им выражений вроде «Если в самом деле хотите знать правду, то случилось вот что» и всевозможные другие мелкие обороты, которыми люди пользуются в разговорах. Обычно такие обороты снимают при редактировании, но у него не сняли.

Бен Ягода: «Рыбка-бананка» произвела сильный шум. Сэлинджер стал сенсацией в литературном мире. Его рассказы по-прежнему отклоняли (почти никому не удавалось пристроить все свои произведения в New Yorker), но он добивался успеха более чем в половине случаев.

Дэвид Шилдс: Месяцем ранее в журнале Cosmopolitan был опубликован рассказ Сэлинджера «Опрокинутый лес». В нем Сэлинджер поднял темы, которые будет разрабатывать всю жизнь: цену искусства, отношение искусства к духовности и алкание духовности. Персонаж рассказа Рэймонд Форд пишет: «Не пустошь – опрокинутый, могучий лес, ушедший кронами под землю глубоко…»[233] Это – прямой ответ на «Бесплодную землю» Т. С. Элиота.