Менахем Бегин - В белые ночи

И немецкие лагеря уничтожения, и советские исправительно-трудовые лагеря — затея дьявола. Но и дьявольские дела различны. Различие между истребительными и исправительно-трудовыми лагерями кроется в одном небольшом слове: шанс. Немецкие убийцы не оставляли своим жертвам никакого шанса; у заключенных советских исправительно-трудовых лагерей шанс имеется — шанс очень малый, но и малый шанс что-то значит.

Из всех охотничьих рассказов офицера, моего соседа по маленькой камере в Лукишках, больше других мне врезался в память рассказ о старинном охотничьем правиле. Охотник топает километры, по лесу, вязнет в болоте, промокает до нитки под проливным дождем, дрожит от холода и вот наконец видит на земле стаю диких птиц — свою добычу. Он поднимает ружье. Целится, целится… но на курок не нажимает. Он прошел утомительный путь, добыча перед ним, если не выстрелит теперь — возможно, останется ни с чем. Но охотник ждет и не стреляет, потому что птица отдыхает — на земле, на воде, на дереве. Как только стая поднимается в воздух, получив свой шанс, охотник нажимает на курок. Попал — придет домой с добычей; не попал — вернется с пустыми руками, а птица продолжит свой путь. Таков закон охоты.

Пусть не говорят, что для жертвы нет различия между лагерями уничтожения и исправительно-трудовыми, дающими своим жертвам хоть какой-то шанс. Пусть не говорят, что мгновенная смерть предпочтительнее. Лагеря Гиммлера, были лагерями быстрого уничтожения, лагеря Берия проделывали ту же работу медленно. Разве смерть после минутных мук не предпочтительнее смерти после многолетних мучений? Нет, не предпочтительнее. Все определяется шансом на спасение. Не мертвые проклинают дьявола и борются с ним, а те, кому удалось вырваться из его рук. Если бы шесть миллионов европейских евреев были отправлены в леса Архангельска, в угольные шахты Воркуты, на золотые прииски Колымы или медные рудники Урала, полтора, два, а может быть, и три миллиона остались бы в живых. Численность нашего народа сегодня составляла бы не одиннадцать, а четырнадцать, пятнадцать, а то и шестнадцать миллионов человек. «Маленькая» разница. Бедный еврейский врач, попавший из рук одного тирана в руки другого, был готов — так он, по крайней мере, говорил — поменять Печорлаг на Дахау, но он наверняка не поменял бы Воркуту на Освенцим.

Может быть, различие между германскими и русскими лагерями в том, что офицеры НКВД не так жестоки, как их коллеги из СС? Чепуха. И те, и другие выкинули из своего словаря слово «пощада», оставив это слово с приставкой «без». Перелистайте нацистские газеты, и вы убедитесь, что почти на каждой странице можно встретить слово «рюкзихтслос», перелистайте подшивку «Правды», и вы найдете почти на каждой странице то же слово: «беспощадно». Не случайно диктаторы Германии и России со всей беспощадностью искореняли веру в Бога. Любая религия проповедует сострадание. Правда, слова порой расходятся с делом. Иезуиты говорили о милосердии и создали инквизицию. И все же слова о жалости сами по себе способны хоть как-то обуздать зверя в человеке, ограничить его жестокость. Но без веры в Бога, без слова о жалости, под звучащее с утра до вечера «рюкзихтслос», «беспощадно» — начинается охота на человека «с шансом» или без него, начинаются лагеря быстрого уничтожения или медленной смерти.

Различие между ними не в жалости, не в этической, а в экономической посылке, заключенной в советском сокращении «рабсилы». Исправительно-трудовые лагеря СССР — это резервуары даровой рабочей силы.

Массы заключенных в Советском Союзе создали крупнейшие предприятия, гидроэлектростанции, проложили железные дороги в самых глухих районах страны. Прокладку дороги Котлас-Воркута закончили (уже без меня) в 1945 году. Мерзлая земля Воркуты хранит в себе самые богатые в мире залежи угля. Об этом знало еще царское правительство, и оно даже приступило к добыче угля. Добытый уголь переправляли на судах в Архангельск, а оттуда по железной дороге в центр России. Но Баренцево море подо льдом девять месяцев в году, и поэтому транспортировка угля возможна только в три летних месяца. Большую часть времени несметные богатства оставались под снегом. Прокладка железной дороги обеспечивала бесперебойную поставку угля в течение всего года. В этом районе нашли и нефть. Возвращаясь после освобождения с севера на юг в тряском поезде, я видел много нефтяных вышек где-то на полпути между Кожвой и Котласом, в районе Ухты.

Двадцать-тридцать лет назад весь этот край представлял собой белоснежную пустыню зимой и топкое болото летом. Немногочисленные туземцы — их называли зыряне — одевались с ног до головы в меха. Они вели образ жизни обычный для всех нецивилизованных народов севера.

Сегодня по этой земле протянулась двухтысячекилометровая железная дорога. С юга на север везут людей, машины, стройматериалы, с севера на юг — каменный уголь, нефть и другие полезные ископаемые. Пустынный район превратился в «густонаселенный». На обратном пути я видел по обе стороны реки сторожевые вышки исправительно-трудовых лагерей. От Кожвы до Котласа — целый лес сторожевых вышек. Я насчитал сотни лагерей. Сколько здесь было людей? На моем пункте было около тысячи человек — средний по величине пункт. Подсчитать нетрудно. И это всего лишь один район. Нет в Советском Союзе почти ни одной области, над которой не возвышались бы архитектурные сооружения советской готики: сторожевые вышки.

Административным управлением, снабжением, планированием и финансовым учетом в районах строительства ведает НКВД. Советская тайная полиция ведет колоссальное строительство. В СССР нет частной собственности и есть только один работодатель: власть. Но единственный работодатель сдал в аренду крупнейшие стройки «подрядчику», тоже единственному, — НКВД. Это крупнейший подрядчик в мире, он эксплуатирует рабочую силу, возможно, самую дешевую в мире.

Строительство растет, вместе с ним растет и множится рабочая сила. Если ее не хватает, ее надо создать; если она иссякает, ее надо восполнить. Поэтому никого не должно удивлять, если в один прекрасный день сотни советских граждан арестованы (о таком случае мне рассказали в Ташкенте) за… безбилетный проезд в трамвае. В Ташкенте проезд в трамвае стоит всего несколько копеек. Иногда пассажир не успевает уплатить; некоторые любят проехаться «зайцами» и не хотят платить даже гроши. В большинстве случаев платят; в большинстве случаев не обращают особого внимания на безбилетников. Но вдруг всех трамвайных «зайцев» задерживают и отправляют — ненадолго, на год-два — в исправительно-трудовые лагеря. Некоторые выходят через год; некоторым продлевают срок. Тем временем они строят. Гарин однажды мне сказал. «У нас всего не хватает». Из этого правила следует исключить рабочую силу: ее в Советском Союзе всегда достаточно.