Оливер Сакс - Нога как точка опоры (2012)

Несомненно, при отчуждении возникает диссоциация. Леонтьев и Запорожец называют ее «диссоциацией гностических систем», но на самом деле это диссоциация сознания — между первичным сознанием, которое полностью, но локально отключено, и сознанием высшего уровня, которое совершенно не затронуто и, так сказать, прозрачно, так что может и должно передавать опустошение ниже, хотя делает это по-своему. В этом смысле «Нога как точка опоры» не просто история ноги, а отчет изнутри о том, что представляет собой первичное сознание; отчет, который может предоставить только переживание отчуждения, и ничто больше!

Первичное сознание, конечно, обычно невидимо — оно автоматическое, скрытое, как и все, что нормально. Его присутствие, как ни парадоксально, скрывает себя. Только когда оно сильно нарушается, тогда оно может стать и становится объектом внимания. Это верно для любой патологии — буду­чи негативным явлением, она делает пора­зительно заметным (подчас ужасно заметным) то, что нормально скрыто. Поэтому-то Гиппократ две с половиной тысячи лет назад говорил о парадоксальной силе «патографий» приподнимать покрывало, открывать обычно скрытую природу тела и ума.

И все же такие патографии — превратности сознания — в той мере, в какой они связаны с нейропсихологическими состояниями, чрезвы­чайно, почти до исчезновения редки. «Такие синдромы встречаются часто, — писал мне Лурия, — но очень редко описываются».

«Пожалуйста, опубликуйте свои наблю­дения, — продолжал он. — Это поможет изме­нить «ветеринарный» подход к перифе­рическим нарушениям». Ему было ясно, что чисто «ветеринарный» подход не может дать понимания таких нарушений, что отчуждение не может быть измерено или снято на пленку, оно может быть только описано тем, кто его испытывает, мыслящим наблюдателем- человеком. Однако неврология по большей части занятие ветеринарное — она имеет дело главным образом с тем, что может быть измере­но и протестировано, и почти не касается внутреннего опыта, внутренней структуры, субъективности субъекта. Она гордится уме­нием исключить их, тем, что она — полностью «объективная» наука, тем, что занимается (как и физика) явлениями видимыми, демонстри­руемыми. Она исключает психические состо­яния, сознание, потому что они «субъективны» и приватны, не могут быть проверены (или подтверждены) обычным способом. Никакие «личные» термины в невро­логии не допускаются — термин «сознание», когда применяется, относится только к генера­лизованному возбуждению в противопо­ложность ступору или коме. У нас нет «неврологии идентичности».

И тем не менее всегда было интуитивно ясно — а теперь становится признанным и формально, — что мы ни в коей мере не машины и не безличные автоматы; что весь опыт, все восприятие с самого начала ориенти­рованы на самого себя: наши воспоминания являются не воспоминаниями компьютера, а организованным, категоризированным личным опытом, что «время» и «пространство» не явля­ются физическими временем и пространством, но временем и пространством в отношении нас самих. В мозгу нет репрезентации абстрактного «пространства» — есть только репрезентация нашего собственного, индивидуального, «лич­ностного пространства» (как ясно показывается феноменом «полушарного угасания», рассе­чения надвое личной модели мира). В первую очередь и главным образом ясно, что наши тела — личные, что они первое, что определяет Эго и «я». (Как писал Фрейд, Эго в первую очередь есть телесное Эго.) Однако ничто из этого не вошло в неврологию. Неврология все еще базируется на механистической модели — даже «системная» неврология Лурии и Леонтьева. Механистическая модель ухо­дит корнями в труды Декарта — в его дихотомию души и тела, его представление о теле как об автомате и знающем и воле­изъявляющем «я», каким-то образом плавающем над ним.

Однако клинический и личный опыт — такой опыт, который я описываю в этой книге, — совершенно несовместим с подобным дуализ­мом; он показывает банкротство классической модели и потребность в личностной невро­логии, в понимании того, что наши нервы и мозг — наши с самого начала и что в своих восприятии и категоризации, воспоминаниях и моделях, в существующем уровне концепций и сознания они продолжают быть нашими, полностью обращенными на себя.

Неврология должна совершить огромный прыжок — прыжок от механистической, «классической» модели, которой придержи­валась так долго, к полностью личностной, обращенной на себя модели мозга и разума. Существуют многочисленные признаки того, что такая трансформация может произойти. И если это случится, как любит подчеркивать Эдельман, это будет самая значительная революция нашего времени — столь же значительная, какой была революция в физике, основанная на взглядах Галилея, четыре столетия назад.

Аннотированная библиография

Первые ясные описания паралича, шока, отчуждения конечностей в результате периферических поражений были пред­ставлены Сайлесом Уэйром Митчеллом, Г,Р. Морхаусом и У.У. Кином в циркуляре главного врача государственной службы здравоохране­ния от 10 марта 1864 года (перепечатан с вводной статьей Дж. Ф. Фултона в 1941 году в «Исторической библиотеке» Медицинской школы Йельского университета»),

Ж. Бабинский (совместно с Ж. Фроментом) опубликовал две монографии по истерии («питиатизму») и по центральным послед­ствиям периферических поражений («физио­патий»), наблюдавшихся во время Первой мировой войны. Позднее эти работы были объединены в одном томе под названием «Hysterie-Pithiatism et Troubles Nerveux d'Ordre Riflexe: Syndrome Physiopathique» (Париж, изд-во Массон, 1917). Перевод, выполненный Дж. Д. Роллстоном, был опубликован в Лондоне на следующий год издательством University of London Press.

Несравненное описание Генри Хэдом формирования постуральных схем («образов тела») в мозгу может быть найдено в его великой книге «Исследования по неврологии» (Studies in Neurology. Oxford: Oxford University Press, 1920, vol. 2), особенно на стр. 605-608, 669, 722-726 и 754.

А.Н. Леонтьев и А.В. Запорожец опублико­вали свои исследования «внутренней ампута­ции» и отчуждения как следствия трави и операций руки в работе «Восстановление движений. Исследование функций руки после ранения» (русское издание 1948 г.; английское издание в переводе Бэзтла Хейга под редакцией У.Р Рассела, Oxford and New York: Pergamon Press, 1960). Я рассматриваю эту книгу как настоящее сокровище феномено­логических описаний и очень точных нейропсихологических формулировок.

Последняя книга Джеральда М. Эдельмана «Вспомненное настоящее: биологическая теория сознания» (The Remembered Present: А Biological Theory of Consciousness. New York: Basic Books, 1990) содержит объединенную нейробиологическую теорию, полностью охватывающую восприятие, память, научение, язык и сознание, как мы их знаем, — именно о такой теории мечтал Уильям Джемс, но которая стала реальностью только теперь, в последнее десятилетие XX века.