Юрий Дубинин - Дипломатическая быль. Записки посла во Франции
Исследователи, вероятно, точно установят, где, когда и как случилось это первоначальное действие, откуда, из какого одного или, может быть, и не обязательно одного источника все это началось. Я хочу поделиться тем, как это видится мне.
Одна из главных целей усилий нашего посольства в Париже в середине шестидесятых годов состояла в том, чтобы превратить советско-французское взаимодействие в динамичный фактор международной жизни. Это представлялось особенно важным, когда, казалось, многое становилось возможным в наших отношениях. Однако возникал вопрос: как реализовать такой замысел, в каких делах выразить, в какие формы облечь? Первые же контакты, контакты, которым обе стороны хотели придать новый характер, встречи не для перебранок, а во имя созидания, в том числе и уже состоявшийся визит А. А. Громыко в Париж, показали, что это непросто. Дипломатической амуниции явно недоставало. Новая политика требовала реалистично сформулированных задач и соответствующего инструментария. Прежде всего в европейских делах. Это было очевидным.
Меня это беспокоило еще и потому, что на мне лежала разработка предложений для Москвы. Своими заботами я поделился с В. Зориным. Он согласился со всеми рассуждениями. Спросил: «Что можно было бы сделать?»
— Хорошо бы поискать вместе с французами.
— Как?
Я предложил провести одну-две встречи в неофициальной обстановке с моими собеседниками на Кэ д’Орсе, с тем чтобы сопоставить идеи и предложения, выдвигавшиеся в различные годы с советской стороны, с новыми взглядами на международные проблемы, излагавшимися де Голлем. Наше внимание привлекло в этом плане сделанное французским президентом незадолго до этого заявление относительно германского урегулирования. «Речь идет о том, — подчеркнул тогда французский президент, — чтобы было признано, и прежде всего Германией, что урегулирование, предметом которого она могла бы стать, обязательно включало бы урегулирование вопроса о ее границах, о ее вооружениях путем соглашения со всеми ее соседями как на Востоке, так и на Западе»[6]. Кстати, когда перечитываешь эту формулировку сейчас, невольно думаешь о том, что это были пророческие слова.
В. Зорин с моим предложением согласился. Поскольку никаких вопросов перед французскими властями ставить официально мы не собирались, решили действовать без запроса центра. Однако предварительно поделились в общем плане задумкой с М. Кув де Мюрвилем, который ее одобрил. Тем самым был открыт путь к обстоятельному разговору с Ф. Пюо. Я решил провести его за завтраком, чтобы подчеркнуть неформальный характер беседы, 7 июля 1965 года. Но, увы, примерка множества советских инициатив к французской политике положительного результата не давала. Ни отлично зажаренное филе под романтическим названием «шатобриан а ля беарнез», ни тонкое бордосское вино не помогали. За первой встречей последовала вторая, 15 июля, но ситуация повторялась.
Существует поверье, будто дипломаты не говорят «нет». Не верьте. «Нет», правда, мягкое, с пояснениями, но все-таки «нет» звучало с французской стороны стола до самого десерта. Самое досадное было в том, что оба мы чувствовали, что по существу, во всяком случае в том, что касается геополитики, интересы и позиции Советского Союза и Франции были весьма близки, а может быть, и совпадали.
Наконец, я выкладываю последнюю из моих домашних заготовок. Спрашиваю: «А как относится французская сторона, дорогой коллега, к вопросу о созыве конференции европейских государств?»
Мой вопрос не с потолка. Еще в 1954 г. Советский Союз выступал с таким предложением, предлагал проект общеевропейского договора.
Идея была припасена на конец разговора, поскольку мне представлялось, что конференция как форма могла быть удобна для того, о чем думали не только в Москве, но, вероятно, и в Париже, — для закрепления территориального статуса в Европе, как он сложился в результате войны и послевоенного развития.
Ф. Пюо задумался. Что значит его молчание? Согласие? О согласии он не говорит. Но вместо «нет» произносит нечто другое: «До сих пор никто перед Францией этого вопроса не ставил». Потом, после паузы, добавляет: «Мы изучим этот вопрос, и ответ я дам на следующей встрече».
Мы расстаемся. Значит — может быть!
Ответа не последовало. Но не последовало никакого ответа. Если не было сказано «да», то не было сказано и «нет». Видимо, высказанная с нашей стороны идея лежала в русле французской политики, но в Париже, поразмыслив над нашим разговором, сочли, что еще не пришло время занимать в отношении этой идеи четкую позицию. Отметим попутно, что довольно скоро Франция скажет «да». Так что не доверяйте присказкам насчет того, что «может быть» в устах дипломата равнозначно отрицанию. Нужно только проявить выдержку и поработать. Но ведь это верно не только в отношении дипломатов.
Во всяком случае в тот момент, в июле 1965 г., нам в посольстве стало ясно, что идея конференции или совещания — принципиальной разницы здесь нет — перспективная. Мы решили, что называется, зацепиться за нее и привлекли к ней внимание Москвы.
Подробную запись беседы я отправил в Москву. На нее сразу же обратил внимание А. Ковалев. Он написал на записи: «…надо послать на ознакомление министру». Тот, кто знаком с мидовской кухней, знает, министру докладывают далеко не все отчеты о беседах послов, пусть даже посланные шифрсвязью. Случай же доклада ему пришедшей диппочтой записи беседы советника посольства — явление крайне редкое. В архивном экземпляре, с которым я ознакомился, готовя этот очерк, обратил на себя внимание синий карандаш министра, выделивший на полях слова о «конференции европейских государств»… Старт был дан!
Постепенно Общеевропейское совещание из идеи превратилось в предложение Советского Союза. Вокруг него развернулась активная деятельность нашей дипломатии. В центральном аппарате эту проблему вел А. Г. Ковалев, который после моего возвращения в Москву стал все чаще привлекать меня к этой работе.
В июле 1973 года, когда в Хельсинки собрались министры иностранных дел государств — участников Совещания, я был в числе сопровождавших А. А. Громыко.
Задача этой встречи в Хельсинки состояла в принятии документа под названием «Заключительные рекомендации консультаций в Хельсинки», в обиходе Совещания названного по цвету его обложки Синей книгой. В Синей книге на трех десятках страниц были определены правила процедуры Совещания, исходившие из фундаментального принципа — решения принимаются на основе консенсуса, то есть при отсутствии какого бы то ни было возражения, высказываемого каким-либо государством-участником.
