След в след - Владимир Александрович Шаров
Дядю посадили в сороковом году, но должны были посадить раньше, еще в тридцать седьмом, когда были расстреляны его мать и двое ее братьев. Незадолго перед арестом матери созданную им группу инженеров за постройку первого советского судна-рефрижератора выдвинули на Сталинскую премию, однако за неделю до присуждения наград он был вычеркнут из списков. На работе с ним перестали здороваться, знакомые избегали как зачумленного – все знали, что вот-вот его возьмут. Говорили, что тогда спас его Микоян, вспомнив дядю по одной невероятной мурманской истории и вновь внеся его фамилию в списки награжденных в самый последний момент, прямо в сигнальный экземпляр «Правды».
История была такая. В Мурманске в день приема своего первого судна государственной комиссией он, мало что соображая с похмелья, захлопнул дверь, оставив дома и ключи, и папку с чертежами. Взломать дверь было нечем. Долго звонил соседям (было раннее утро), наконец ему открыли. Он прошел прямо на балкон, перелез через решетку и, держась за нижний край балкона, попытался ногами нащупать карниз (так в юности, возвращаясь домой со свиданий, он добирался до своей комнаты). Пару минут, вцепившись в полосу ледяного металла, он шарил ногами, ища опору (между последним, седьмым, и шестым этажами карниза как раз не было), а потом руки его разжались, и он полетел вниз. Отделался дядя довольно легко: перелом руки, ноги и трех ребер. Лежа на вытяжке в ленинградском госпитале, куда его вскоре перевезли, он сумел сделать ребенка (или она сумела) ходившей за ним медсестре. Впрочем, ребенка этого семья так и не признала.
Дядя родился в 1905 году, в самый разгар тогдашней революции. Схватки у матери начались во время митинга, на котором она – один из лучших бундовских ораторов – говорила речь. Ее едва успели довезти до роддома, где она разрешилась сыном, весившим пять килограмм восемьсот грамм. Во время ареста в числе прочих бумаг был изъят диплом этого роддома, удостоверявший, что она родила самого крупного ребенка в его истории. В конце пятидесятых годов, когда начались реабилитации, дяде сказали, что его мать не признала ни одного обвинения, не назвала ни одной фамилии и была застрелена прямо во время допроса.
В нашем роду многие пьют. Дядя пил с девятнадцати лет, с инженерной практики на Сормовских заводах, отец – с войны. Пьет и сын дяди, мой двоюродный брат. Людей, пивших столько, сколько дядя, я не встречал. Редко болея, он говорил, что так проспиртовался, что его не берет никакая зараза. Уже в семидесятые годы, проводя совещания в своем рыбном министерстве, он, когда открывались винные отделы, то есть ровно без пяти одиннадцать, объявлял, что по вполне понятным причинам заседание прерывается, и шел в магазин. От выпитого дядя почти не пьянел.
На Лубянке, где его обвинили в том, что он продал немцам чертежи советского рефрижератора (немцы спустили такой же на воду за два года до нас), все строилось на многочисленных мурманских доносах. Он хорошо помнил, с кем и что говорил, следователю никак не удавалось его поймать, а сам он ни в чем не признавался. Дело застопорилось. Я уже сказал, что в августе сорок первого его выпустили.
Мурманские доносы были старые, и, как он думал, им дали ход совсем по другой причине. Перед войной он послал в Академию наук несколько работ, среди которых были проекты радарной установки и самонаводящейся ракеты. Несколько раз его вызывали для доклада то в одно министерство, то в другое, потом засекретили, но к работам не привлекали, наоборот, посадили. Больше этой темой он не занимался, в восьмидесятые же годы вдруг появилась статья, где он был назван одним из пионеров советского ракетостроения.
Его младший брат был моим отцом. Он начинал как ученый-генетик, учился у Кольцова, но потом стал журналистом и уже корреспондентом «Правды» участвовал в тридцать седьмом году в первом зимнем арктическом перелете вдоль всего побережья Ледовитого океана. После остановки на Чукотке они должны были лететь дальше, на всемирную выставку в Америку, в город Портленд. Они прошли почти весь маршрут, когда недалеко от Анадыря в воздухе у них сломался мотор. Сели чудом. Но отец считал настоящим чудом не посадку, а поломку мотора, так как, долети они до Портленда, их по возвращении расстреляли бы как американских шпионов.
В Мурманске, в начальной точке своего перелета, они были встречены как герои, все получили большие ордена, день за днем шли банкеты и чествования. Банкеты быстро приелись, идти надо было в надетых на голое тело кухлянках: в жарко натопленной зале сидеть в таком костюме – мука. Когда командир самолета, собираясь на очередной прием, не позвал отца, тот был только рад, но, когда его не взяли и на второй, и на третий, удивился, обиделся и потребовал объяснений. Командир молча указал на толстую пачку вскрытых писем, лежавшую у него на тумбочке, повернулся и вышел.
В пачке было около восьмидесяти адресованных отцу посланий: тридцать от брошенных детей, сорок от жен и девять от матерей (его газетный псевдоним был очень распространенной русской фамилией). Каждый из корреспондентов носил ту же фамилию, что и он, каждый верил, что он их отец, муж или сын, молил вернуться обратно и забыть все. Письмо одной из жен было так прекрасно, что отец потом до конца своих дней жалел, что к ней не поехал.
Когда экипаж возвратился с банкета, отец сказал им:
«Ну хорошо, вы могли поверить, что я бросил тридцать детей, сорок жен, но как я мог бросить девять матерей…»
Командир, раскачиваясь с пятки на носок, долго смотрел на него, удивляясь непонятливости, а потом произнес: «Достаточно и одной…»
После Арктики и ареста матери его перевели из Москвы и назначили спецкором «Правды» в Ростове-на-Дону. В райкоме партии дали человека, который должен был подыскать ему квартиру. В центре города, на улице Ленина, они вошли в большой угловой дом, поднялись на последний этаж и пошли вниз. Все квартиры после недавних арестов были опечатаны. Сопровождающий срывал пломбы, открывал дверь и спрашивал: «Эта?»
Отец, не заходя, говорил: «Нет».
Так они прошли весь дом и поехали в гостиницу.
На фронт отец пошел в июне сорок первого года добровольцем. После Арктики он был орденоносцем, единственным в полку, и ему было легче. Старшина, обучавший их, говаривал, что отец всем хорош как солдат, но у него есть два недостатка: высокий рост, поэтому он будет правофланговым и его первым убьют, и высшее образование – из-за него он много
