След в след - Владимир Александрович Шаров
Среди других бумаг я нашел в его столе большую синюю папку с документами, относящимися к семейной реформе. Я много раз о ней слышал, знал, что в папке хранятся проекты, подписанные самим Иосифом Виссарионовичем, но ни разу ее не видел. Отец берег папку как зеницу ока и никогда никому не показывал. Я даже не знал, что он держит ее дома. Теперь она моя. Кончившись, жизнь отца со всем, что в ней было, и с этой папкой тоже, стала моей жизнью, продлила ее назад, в прошлое. Моя жизнь сравнялась с его и пошла дальше.
Наша квартира всегда была проходным двором, заполненным родными и двоюродными дядями и тетями с бесконечным сонмом своих детей, оставшихся в памяти братьями и сестрами, приезжавшими неведомо откуда и так же неожиданно исчезавшими. Я был заворожен этой круговертью появлявшихся в моей жизни родственников. В их письмах, составивших хронику нашей семьи, смерти, любови, карьеры соединялись с обычными браками, за которыми следовало появление детей – моих новых родственников, и разводами, после которых они переезжали в другой город, почти всегда почему-то через Москву, через наш дом.
Эти переезды только казались случайными, с удивлением я обнаружил, что, как только один из гостей уезжал и место освобождалось – поводы были основательны: те же любовь, карьера, развод, смерть, на смену ему почти немедленно приезжал другой. Теперь я понимаю, что виной такому столпотворению был сам отец, его боязнь пустоты, начавшаяся еще в детстве и ставшая почти болезнью после месяца заключения в одиночной камере в декабре 1906 года.
По образованию отец был юристом, специалистом по истории семейного права. Еще в 1903 году он стал членом партии, дрался на Краснопресненских баррикадах в девятьсот пятом, однако в десятом году, уже в эмиграции, отошел от партийной работы, поступил на юридический факультет Лувенского университета и всецело занялся наукой. На жизнь он зарабатывал репортажами о сенсационных судебных процессах в Европе, которые писал для десятка газет и журналов самого разного направления, от социал-демократов до октябристов. В 1917 году отец вернулся в Москву, а в двадцать третьем в издательстве «Недра» двумя тиражами вышла его первая книга «Социалисты о семье и браке (от Кампанеллы до Маркса)», наделавшая много шуму. Книга привлекла внимание Сталина, который предложил отцу стать его референтом по этим вопросам. Тогда же отец начал преподавать в Московском университете.
В своем исследовании отец писал, что уже первые социалисты понимали: семья – главный оплот всего старого, косного, отжившего – не разрушив ее, коммунистическое общество, общество людей, ставящих общественные интересы выше личных, не построить. Что делать с семьей, думали со времен города Солнца, но все, что предлагалось – от фаланстеров до узаконенного разврата, – оказалось утопией. После семнадцатого года проблема эта из теоретической стала остро насущной. Утверждение Маркса, что гибель буржуазного строя лишит семью экономических корней и она сама собой отомрет, было слишком оптимистическим. Надломленная годами гражданской войны и военного коммунизма, голодом, страхом, болезнями, разбродом и разрывом всех и вся отношений, атакуемая и высмеиваемая ходившими по Москве и Ленинграду в чем мать родила членами общества «Долой стыд», – к середине 20-х годов семья неожиданно вновь укрепилась.
Не только простые граждане, но и коммунисты, испытанные бойцы, прошедшие через царскую тюрьму и каторгу, через самое горнило классовых битв, не справились с собственными семьями, шаг за шагом личные интересы возобладали у них над общественными. Ясно, что для революции эти люди, несмотря на все заслуги, были потеряны. Семья была тайным движителем того бюрократизма, о котором с болью и тревогой писал в последних статьях умирающий Ленин.
В конце двадцатых годов семья сделалась опаснейшим врагом страны. Борьба с ней – семейная революция – наряду с индустриализацией, коллективизацией и культурной революцией вошла в число первоочередных задач, стоящих перед республикой. Хотя в тридцатые годы семейная революция достигла некоторых успехов (о чем говорят отказы немалого числа жен и детей от арестованных родственников), все же надо признать, что ее разрушение оказалось очень сложной задачей. Скоро положение и вовсе стало критическим. Семья от пассивного сопротивления перешла к прямой конфронтации: именно в семье, как показали многочисленные процессы, враги народа находили моральную, а также финансовую опору и поддержку.
В предвоенные годы вопрос о семье больше пятидесяти раз ставился на заседаниях Политбюро, однако дело не двигалось. Для всех была очевидна ненормальность того, что между Сталиным, отцом народа, и гражданами Советской страны, его детьми, вилось целое марево никому не нужных посредников, так называемых отцов семей. Были обсуждены и оставлены десятки проектов, некоторые пораженчески настроенные члены Политбюро считали проблему вообще неразрешимой. К счастью, они были посрамлены, и весной сорок первого года, буквально накануне войны, выход нашелся.
Иосиф Виссарионович предложил не рубить сплеча, не пытаться все и, главное, разом искорененить, а пока заменить старую семью новой, социалистической, построенной на совершенно иных началах. Так же, как Владимир Ильич увидел в первом субботнике, организованном рабочими Московско-Казанской железной дороги, зародыш коммунистического отношения к труду, так и в личной жизни самого Иосифа Виссарионовича уже были ростки такой семьи.
У Сталина, как и у других членов Политбюро, было несколько двойников, которые заменяли его на разных встречах и заседаниях, на которых он сам не мог присутствовать или из-за чрезвычайной занятости, или из-за неминуемой опасности, угрожавшей ему со стороны врагов (как известно, они не раз покушались на его жизнь). Партия тогда решительно, несмотря на все протесты вождя (он боялся за жизнь двойников), запрещала ему рисковать собой, и ехали они. Отношения Сталина со своими двойниками были не просто товарищескими, а по-настоящему братскими. Сталин чрезвычайно ценил этих людей. Он прислушивался к их советам, берег их, всегда помня, что они не колеблясь принимают на себя удар, который враги предназначали ему. Его любовное отношение к двойникам было видно даже в шутках. «Я сам не раз слышал, – пишет отец, – как Сталин говорил товарищам по партийной работе: «Что вы тревожитесь за меня? Незаменимых людей нет, одних Сталиных у нас по штату два десятка».
Плохого, подчас презрительного отношения к двойникам, которым грешили многие члены ЦК, Сталин не
