Иван Майский - Перед бурей

с Олигером на льду Иртыша набрасывали организацион

ную схему нашего кружка, братья Марковичи и их дом за

нимали почетное место в наших соображениях. Этот дом

должен был стать главной штаб-квартирой кружка.

Далее, мы решили включить в кружок того самого Го

голева, который явился исходным пунктом скандала на

уроке Михновского; Сорокина — несколько медлительного,

но развитого гимназиста из Семипалатинска, в дальнейшем

ставшего профессором медицины; Петросова — бойкого и

способного сына омского адвоката, и, наконец, Веселова—

крестьянского парня (теперь мы сказали бы «из кулацких

слоев»), обнаруживавшего редкие способности и резкую

оппозиционность. Мы долго обсуждали с Олигером еще

две кандидатуры — Михаила Усова и Коли Понягина.

Усов был первый ученик, много знал, много работал. Он

пользовался большим престижем в классе, но стоял как-то

в стороне от общественных интересов. Впоследствии из

Усова вышел крупный ученый-геолог, ставший одним из

корифеев сибирской науки. Понягин был сын преподавате

ля естествознания в женской гимназии, умный, симпатич

ный мальчик, страстно увлекавшийся ловлей бабочек, сбо

ром растений и т. п. Однако за гербариями и коллекциями

156

насекомых Понягин мало замечал окружающий мир со

всеми его неустройствами и противоречиями. По зрелом

размышлении мы с Олигером решили, что ни Усов, ни

Понягин не подходят к задачам нашего кружка, и оста

вили их в стороне.

Вскоре наш кружок заработал полным ходом. Это было

так ново, так увлекательно, так непохоже на все, что мы

знали и делали до тех пор. Собирались мы большей частью

у Марковичей, иногда у меня, иногда у Олигера или Пет¬

росова. Никакой строго определенной программы работ у

кружка не было. Не было также и какого-либо руководи

теля из старших. Наоборот, мы скрывали свою затею не

только от гимназических преподавателей, но и от родите

лей, ибо далеко не были уверены в их отношении к наше-

му предприятию. Как я писал около того времени Пичуж

ке, у нас в кружке процветала «буйная демократия», и

все были равны. Фактически наиболее активную роль в

кружке играли Олигер и я, нам секундировали прочие чле-

ны. Однако между Олигером и мной была большая раз

ница в темпераменте, умонастооении, вкусах, подходе к

вещам. Несмотря на то, что Олигер был сыном военного

аптекаря из прибалтийских немцев, натура у него была

художественная, эмоциональная, порывистая, с резкими

сменами настроений и необычайной впечатлительностью.

Строгий порядок был ему глубоко враждебен, его стихий

но тянуло к анархизму. Он увлекался романтизмом, любил

красивую фразу, пышный образ, охотно уносился в облака,

теряя почву под ногами. Я по сравнению с ним (но только

по сравнению с ним!) являл образец трезвости и рациона

листичности, стоял ногами на земле, поклонялся науке

и имел тенденцию к известной организованности. Мы часто

с Олигером сталкивались, вели полемику, спорили до изне

можения. Остальные кружковцы делились в своих симпа

тиях и, смотря по обстоятельствам, примыкали то ко мне,

то к Олигеру.

В результате жизнь кружка шла шумно, сумбурно, бес

порядочно, но страшно весело, с подъемом и с огромной

пользой для нашего развития. Предоставленные самим се

бе, мы экспериментировали, делали петли и зигзаги, от

крывали давно открытые истины, но все время кипели в

интенсивной работе мысли, в искании и нахождении пра

вильного пути.

Мы начали с коллективного чтения Писарева и Добро-

157

любова. Особенно сильное впечатление на нас произвела

знаменитая статья Добролюбова «Когда же придет на

стоящий день?» Мы долго обсуждали ее, сравнивали

«темное царство» середины прошлого века с «темным цар

ством» наших дней и единодушно приходили к выводу,

что до «настоящего дня» не близко и сейчас. Очень много

споров вызвала также статья Писарева «Пушкин и Белин

ский». Я целиком поддерживал «развенчание» Пушкина и

точку зрения утилитаризма, развиваемую Писаревым; Оли¬

гер, наоборот, отстаивал великого поэта. Это повело к

оживленной дискуссии о задачах литературы и искусства

вообще, о реализме и эстетизме, о «чистой поэзии» и

«поэзии гражданской». Уже тогда, в этих полудетских

спорах, я твердо стал на сторону реализма и «граждан

ской поэзии», — этим установкам я остался верен и в по

следующей жизни. В том, что мы в те дни думали и го

ворили, несомненно, было много наивного, мальчишеского,

смешного, но одновременно в этих спорах и обсуждениях

оттачивалась мысль, зрело сознание, накоплялись знания.

Большую роль в работе кружка играли проблемы нау

ки, в особенности проблемы астрономии. Об этом больше

всего позаботился я. Мое увлечение астрономией еще сто

яло на очень высоком уровне, и «звездные влияния»

постепенно покоряли всех членов кружка, включая Оли¬

гера. Я принес и прочитал модную в то время книжку

французского астронома К. Фламмариона «Конец мира»,

в легкой и увлекательной форме трактующую вопрос о ги

бели Земли, — это дало толчок горячей дискуссии, продол

жавшейся несколько вечеров, о происхождении солнечной

системы, о рождении и угасании звезд, о жизни на других

планетах, о бесконечности вселенной. В ходе нашей дис

куссии мы камня на камне не оставили от религиозного

учения о сотворении мира.

Мало-помалу мы перешли к чтению собственных произ

ведений в кружке. Я ознакомил кружок со своей статьей

«Наша гимназическая наука», о которой упоминал раньше.

Она нашла горячий отклик в сердцах всех членов кружка,

и мы долго и страстно обсуждали те «реформы», которые

следовало бы внести в систему средних учебных заведе

ний. Потом — это было уже в начале 1899 года — Олигер

прочитал нам только что написанную им повесть «Друг»,

которая произвела на нас тогда сильнейшее впечатление.

Повесть была выдержана в стиле полудетской трагической

158

романтики, но от этого она только еще больше нам нрави

лась. Содержание ее вкратце сводилось к следующему.