М. Новоселов - Иван Васильевич Бабушкин

Бабушкин, ведя переписку со своим другом и уточняя подробности намечаемого побега, не знал, что жандармы решили судить его «по совокупности улик» в Екатеринославе. Он считал каждый день, — скоро должны прислать с воли условный знак о дне и часе побега…

22 февраля 1902 года власти «вспомнили» о «Неизвестном» и вызвали на допрос. Тот же самый помощник прокурора, так ревностно старавшийся при первой встрече с заключенным разыграть «неподкупное царское око», сидел теперь с ехидным выражением лица, изредка переглядываясь с ведущим допрос жандармским полковником. Бабушкин понял, что ему подготовили какой-то подвох.

Владимирская жандармерия сумела за это время «осветить» личность арестованного: во все губернские жандармские управления были посланы запросы с приложением фотографической карточки арестованного, назвавшегося «Неизвестным». В середине февраля из Екатеринослава был получен ответ, в котором говорилось, что разыскиваемый политический преступник опознан по приложенной к запросу о розыске фотографической карточке: «Бабушкин, Иван Васильев, 29 лет». Далее следовала пространная выписка из личного дела Ивана Васильевича с перечислением всех его «вин»: участие в петербургском «Союзе борьбы», организация подпольных рабочих кружков в Екатеринославе, тайный отъезд из этого города из-под гласного надзора полиции и т. п.

— Так вы по-прежнему отказываетесь назвать себя? — с ноткой торжества спросил Бабушкина полковник.

Кивком головы Иван Васильевич дал понять, что его решение не изменилось. Тогда жандарм прочитал несколько строк из отношения Екатеринославского губернского жандармского управления. Но Иван Васильевич ничем не выдал своего волнения. — Уд-дивляюсь вам, мол-лодой человек! — развел руками жандарм. — В такие еще молодые годы — и такая закоснелость!., такое упорство!..

Допрос не дал никаких результатов. Бабушкин наотрез отказался подписать «протокол опознания политического преступника Ивана Васильева Бабушкина, именующего себя «Неизвестным».

«Неизвестного» опять отправили в одиночку. Но через два-три дня, в конце февраля, к нему явился начальник тюрьмы, и Иван Васильевич услышал знакомое:

— Одеться. Приготовиться к отправке.

«Неужели увезут почти накануне намеченного дня побега? Куда на этот раз повезут? — думал Бабушкин. — Может быть, в Петербург?.. Или в Екатеринослав?.. Или прямо без суда и следствия куда-нибудь в Якутию?..»

На вокзал его повезли в наглухо закрытой тюремной карете, в арестантском вагоне стерегли с еще большим рвением, чем при перевозе из Орехово-Зуева во Владимир. Даже названия станций не удавалось услышать Ивану Васильевичу: конвоиры следили буквально за каждым его движением и держали на лавке в самой середине вагона. Окна были наглухо забиты, в вагоне день и ночь горел распространявший невыносимый чад керосиновый фонарь. Бабушкин ни по каким признакам не мог догадаться, куда же везут его молчаливые конвоиры.

Прошло несколько дней, — так, по крайней мере, казалось изолированному от внешнего мира узнику. И лишь когда однообразное постукивание колес сменилось характерным гулом при проходе поезда по мосту, Иван Васильевич предположил, что везут его или в Екатеринослав, где перед городом находится длинный днепровский железнодорожный мост или в Сибирь — через Самару или Симбирск, где над Волгой перекинуты такие же мосты.

Все сомнения рассеялись, когда поезд остановился и конвойные вывели Бабушкина на перрон. Иван Васильевич сразу узнал запасные пути екатеринославского вокзала, где обычно останавливались арестантские вагоны.

Конвойные торопились: грубо толкнули Бабушкина к поджидавшей тюремной карете, грубо оборвали его за какой-то вопрос… Карета тронулась.

Через несколько минут быстрой рыси лошади остановились. Ивана Васильевича вывели из кареты, и о» увидел здание екатеринославской тюрьмы.

— В общую! — коротко бросил надзиратель, вышедший встречать арестованного. Бабушкина провели по широким и высоким коридорам, пропитанным специфическим тюремным запахом.

Зазвенели ключи надзирателя, отворилась дверь большой общей камеры. Здесь помещалось немало арестованных. Бабушкин, немного прищурив глаза, зорко оглядывал свое новое помещение и вдруг радостно вздрогнул: у окна камеры сидел его старый знакомый по петербургскому «Союзу борьбы» — Василий Андреевич Шелгунов. Он был арестован в январе этого года, и пока его еще ни разу не допрашивали. Радостным шепотом расспрашивал Шелгунов своего друга о его работе, о товарищах по петербургскому «Союзу борьбы», с которыми они учились у В. И. Ленина, и передавал Бабушкину подробности работы Екатеринославского комитета РСДРП. По словам Шелгунова, после отъезда Бабушкина в Екатеринославе почти на каждом крупном предприятии были созданы небольшие группы социал-демократов. Главное же, о чем беседовали оба друга, были последние события в партии, подготовка «Искрой» II съезда РСДРП. Бабушкин и Шелгунов были твердыми искровцами, безусловно разделявшими все принципиальные положения, выдвинутые Лениным в «Искре» перед II съездом. Екатеринославские рабочие, с гордостью сообщил Шелгунов, аккуратно получали «Искру» и с большим интересом читали корреспонденции о жизни подмосковных, текстильщиков.

Беседы с другом помогали Бабушкину коротать тяжелые дни заключения. Екатеринославские власти по-прежнему держались тактики «охлаждения», — лишь в мае, то-есть почти через три месяца, Ивана Васильевна повезли из тюрьмы в губернское жандармское управление на первый допрос.

Допрашивал его ротмистр Кременецкий. Жандарм вначале хотел подействовать на Бабушкина обилием «улик». Он пустил в ход один из излюбленных приемов, стараясь внушить допрашиваемому, что отказываться отвечать на предлагаемые вопросы бесполезно, так как все равно в руках властей имеются точные, изобличающие арестованного материалы. Не торопясь, ротмистр доставал из ящиков большого письменного стола различные дела в разноцветных папках, на обложках которых издали можно было прочесть фамилию Бабушкина. Затем он велел адъютанту жандармского управления принести еще несколько «справок» и, наконец, многозначительно добавил: — Достаньте также сводный материал, составленный непосредственно для господина начальника губернского жандармского управления, — и стал перелистывать то одно, то другое «дело», задавая отрывистые вопросы:

— В торпедных кронштадтских мастерских работал? Сторожем на чугунолитейном заводе служил? В 1897 году из Петербурга выслан?

Как и петербургский следователь, он хотел создать впечатление, что полиции и жандармерии известен буквально каждый шаг арестованного.