Роджер Мэнвэлл - Генрих Гиммлер

Основное сопротивление навязчивой идее Гиммлера оказали на юге, поскольку итальянцев так никогда и не удалось склонить к антисемитизму; да и, в общем-то, число евреев, живших в Италии, едва ли превышало 50 000. Ранее итальянцы отказались от сотрудничества на юге Франции, а теперь Эйхман снова был вынужден жаловаться на их «саботаж» в Греции и Югославии. Хотя под влиянием Гитлера в 1938 году Муссолини и создал свои собственные антиеврейские законы, он не желал быть втянутым в геноцид. Как мы уже видели, Гитлер считал Гиммлера подходящим посредником для ведения переговоров с Муссолини, и тот нанес дуче несколько официальных визитов, последний из которых состоялся в октябре 1942 года. Об этом последнем визите не сохранилось никаких документов, которые содержали бы обсуждение депортации евреев[79]. Только после оккупации Италии Германией в сентябре 1943 года Гиммлер добрался до тех евреев, которые, бежав из Рима, не смогли уйти от облав, последовавших в столице и на севере страны. В Югославии и Греции потери евреев от депортации были, в противоположность Италии, чрезвычайно высокими.

«Весной 1942 года в Верхнюю Силезию прибыли первые транспорты с предназначенными для истребления евреями», — писал Хесс[80]. Через луга их подвели к новым газовым камерам Хесса, приказали раздеться для проведения дезинфекции, затем закрыли в камерах и умертвили:

«Никто из нас не сомневался в том, что приказу Гитлера следует беспрекословно подчиниться, и что СС обязаны его выполнить. Тем не менее всех нас терзали тайные сомнения… Мне стоило больших усилий скрывать от окружающих свои внутренние сомнения и чувство подавленности… Мне приходилось хладнокровно смотреть, как матери со смеющимися или плачущими детьми входили в газовые камеры… Жалость моя была столь велика, что я мечтал лишь о том, чтобы покинуть эту сцену: но нельзя было проявлять и малейших признаков эмоций».

Как-то Хесс сильно напился с Эйхманом, пытаясь выяснить, не испытывает ли тот подобных сомнений, но:

«он показал, что полностью одержим идеей уничтожения каждого еврея, до которого сможет добраться… Если меня глубоко потрясал какой-нибудь инцидент, я чувствовал, что не могу вернуться домой к семье. Я садился на лошадь и скакал до тех пор, пока ужасная картина не рассеивалась. Часто ночью я заходил в стойла и искал утешения среди моих любимых животных».

Но более показательной, чем эта жалость к самому себе, является неспособность Хесса осознать истинный масштаб совершенного им преступления. Его эмоциональность, столь очевидная на протяжении всех записок, просто смехотворна по сравнению с размерами трагедии, которую он старается описать, а то и оправдать. «Воистину, у меня нет причин жаловаться на скуку, — сказал он. — Садик моей жены — это просто цветочный рай… Заключенные никогда не упускают возможности проявить доброту к моей жене и детям и привлечь, тем самым, их внимание. Ни один из бывших заключенных не сможет сказать, что когда-нибудь и по какому-нибудь поводу в моем доме к нему плохо относились». Когда ему предложили переехать в Заксенхаузен, он сказал: «Сначала я почувствовал боль при мысли о том, что придется покинуть насиженное место… но потом я обрадовался возможности избавиться, наконец, от всего этого». Пытаясь оправдать свои поступки, он цитирует английскую поговорку: «Права она, или нет, но это моя страна», и при этом откровенно перекладывает обвинение на плечи Генриха Гиммлера, которого называет «самым жестоким воплощением принципов руководства». «Я никогда не был жесток», — заявляет Хесс, хотя и допускает, что его подчиненные часто бывали таковыми; но, по его словам, он не мог их остановить. Природа жестокости садистов из СС и капо, которые наслаждались своей абсолютной властью над заключенными, подробно описана Когоном и многими другими, выжившими узниками лагерей.

Вероятно, нет ничего удивительного в том, что после первого визита в марте 1941 года Гиммлер посетил лагерь Аушвиц всего лишь один раз. Это случилось летом 1942 года, когда он приехал проконтролировать ход строительства. По словам Хесса, его интересовали исключительно сельское хозяйство и промышленность. Тем не менее ему продемонстрировали ужасные условия содержания узников и их подверженность болезням, перенаселенность. Он пришел в ярость: «Я не хочу больше слышать об этих трудностях, — сказал он Хессу. — Для офицера СС трудностей не существует; если они возникают, его задача — тут же их преодолеть своими собственными силами! Как это сделать, ваша забота, а не моя!» В качестве примера он упомянул успехи в структурах «Фарбен»; с точки зрения Хесса, «Фарбен» использовала более квалифицированных рабочих и пользовалась приоритетом в получении строительных материалов.

После этого Гиммлер обратился к другим темам:

«Он пронаблюдал весь процесс уничтожения только что прибывшего транспорта с евреями. Также он провел некоторое время, наблюдая за отбором работоспособных евреев, не делая при этом никаких замечаний. Ничего не сказал он также и о процессе уничтожения, сохраняя полное молчание. Во время процесса он ненавязчиво наблюдал за участвующими в нем офицерами и младшими офицерами, в том числе и за мной. Затем он отправился взглянуть на фабрику синтетической резины».

Хесс пользовался любой возможностью высказать свои жалобы, хотя и знал, что «Гиммлеру всегда было интересней и приятней слышать о хорошем». За обедом, когда Хесс пожаловался, что многие из его офицеров совершенно непригодны для этой службы, Гиммлер просто посоветовал использовать больше собак. На поздней вечеринке в доме местного гауляйтера, где остановился Гиммлер, он стал более дружелюбным и разговорчивым, «особенно по отношению к дамам». Он даже выпил несколько бокалов красного вина. На следующий день он наблюдал порку узниц в женском лагере; следует отметить, что в прошлом апреле он лично приказал «сильнее» бить недисциплинированных заключенных. Пороли по обнаженным ягодицам равно и мужчин, и женщин, для чего их привязывали к деревянным помостам. Затем, по словам Хесса, он «побеседовал с некоторыми свидетельницами Иеговы на тему их фанатических верований»[81]. На последней конференции с Хессом он сказал ему, что ничем не может облегчить его трудностей; он должен постараться все решить сам. Аушвиц должен расширяться, производство должно расти, непригодных к труду заключенных нужно убивать. Программа Эйхмана должна интенсифицироваться. Затем он пожаловал Хессу чин оберштурмфюрера СС и улетел обратно в Берлин. Больше он в Аушвице не появлялся.