Ирвин Уильям - Дарвин и Гексли

«В воскресенье вечером сюда приезжают Ляйеллы и пробудут до среды, — писал Гукеру Дарвин. — Страшусь этого заранее, и все-таки должен буду поставить его в известность о том, как он меня разочаровал, не высказавшись по вопросу о видах и тем более о человеке. И что самое смешное, он-то думает, будто вел себя с мужеством великомученика былых времен».

На самом деле Дарвину было совсем не смешно. Примерно неделю спустя он высказался Ляйеллу о «Древности человека» начистоту. «Вы… напускаете туману и вводите читателя в заблуждение». Он жалуется на такие обороты, как «мистер Д. тщится показать…» или «по мнению автора, это якобы проливает свет…», которые едва ли не хуже, чем прямое несогласие. Обидней всего, что естественный отбор упорно изображается Ляйеллом как перепев воззрений Ламарка. Дарвин с нарастающим раздражением протестует против того, чтобы идеи его и Уоллеса связывали с «никудышной», по его мнению, книжкой, из которой он лично «не почерпнул ничего».

Написав это, Дарвин тут же пожалел о своей откровенности, однако Ляйелл отозвался «добрым и обворожительно искренним письмом», и переписка их быстро обрела прежнюю сердечность. В скором времени Дарвин уже делился с ним мнениями о взглядах герцога Аргайльского на половой отбор и благодарил за прекрасный совет насчет сносок к главе о собаках в его новой книге. Но теперь, пожалуй, кое-что изменилось. «Есть всего два отважных человека, — писал он Гексли, — Вы да еще Гукер».

И между тем из старых друзей Дарвина только Ляйелл, кажется, обманул его надежды. Остальные почти поголовно отреклись от прежних колебаний. Гукер и Гексли прозрели очень рано, и свет истины сразу снопами брызнул им в глаза. Джордж Бентам, не принадлежавший к числу близких друзей Дарвина, был так потрясен знаменитым докладом о работах Дарвина и Уоллеса, что забрал назад собственную рукопись об устойчивости видов, которую намечалось зачитать тогда же. «Происхождение» произвело полный переворот в его взглядах. Генсло, тот самый профессор ботаники, за которым Дарвин ходил по пятам в Кембридже, а ныне тесть Гукера, встретил «Происхождение видов» непроницаемым молчанием, настороженно и беспристрастно председательствовал во время знаменитой расправы Гексли над епископом Оксфордским, незаметно перешел к сдержанной защите новой ереси и на исходе своих дней, медленно и безропотно угасая, все с той же осмотрительностью и чувством меры отошел от своих прежних ортодоксальных взглядов.

Но больше всех новообращенных порадовал Дарвина глыбоподобный, бивнезубый, зычноголосый Хью Фоконер, который в своё время рычал, что Дарвин своей чертовой эволюцией совращает с пути истинного Ляйелла и Гукера. Когда «Происхождение» вышло в свет, у Фоконера был самый разгар «всесторонних», полных приключений исследований созвучной его особе проблемы слонов, живых и вымерших. «Всю Швейцарию, — сообщал Ляйелл, — облетела весть о том, как Фоконер подбросил шляпу до самого потолка при виде бесподобных останков ископаемого „mastodon angustidens“ из Винтертура». К радости и удивлению Дарвина, он примерно то же проделал со своей шляпой, прочитав «Происхождение видов». И немедленно прислал на отзыв свою рукопись о слонах.

«При всех моих недостатках я испытываю к Вам такое неподдельное уважение, так к Вам расположен и покорен Вашей работой, что мне было бы огорчительно, если бы откровенное изложение моих взглядов вызвало у Вас какие-то возражения».

«В Вашей статье нет ни одного слова, против которого я мог бы хоть что-либо возразить», — ликовал Дарвин. А ведь Фоконер прежде так твердо придерживался устоявшихся взглядов!

Последовала веселая и дружественная переписка о слонах. Когда Оуэн хитрым маневром украл у Фоконера право дать название вымершему американскому слону, Дарвин не спал до трех часов ночи, клокоча от возмущения. Возвратившись в Англию после одного из своих палеонтологических набегов на континент, Фоконер с торжеством объявил:

«Я… привез с собой живого протея, предназначенного для Вас с той самой минуты, как он попал ко мне в руки… Бедная крошка еще дышит — хотя уже месяц не получает почти никакой пищи, — и я жду не дождусь, когда смогу избавиться от тягостной повинности морить ее голодом. У Вас ее ждет благоденствие и реальная возможность без промедлений развиться в какого-нибудь голубка — скажем, дутыша или турмана».

Знаки расположения слоноподобного доброжелателя способны иной раз привести человека в легкое замешательство. Дарвин рассыпался в благодарностях, сослался на отсутствие в доме аквариума и спешно предложил подарить бедную крошку Зоологическому обществу. Спустя немного времени Фоконер, воздев бивни и хобот и сотрясая воздух устрашающим ревом, ринулся на страницы печати, обвиняя Ляйелла в том, что тот в «Древности человека» присвоил лучшие из обнаруженных им костей. «Как не совестно обращаться подобным образом с почтенным ветераном науки», — писал Гукеру Дарвин; однако своей слабости к Фоконеру он так и не превозмог.

К 1863 году Дарвин сумел внушить доверие к эволюции всей европейской науке. «Дарвин побеждает всюду, — писал Морису Кингсли, — он нахлынул как наводнение, сметая любые преграды одной лишь силой фактов и достоверности». Дарвин мог торжествовать вдвойне: он не только выиграл битву, но и точно предсказал ход ее от начала до конца. Старшее поколение пребывало в нерешительности и разброде, но те, кто «был поколеблен хоть самую малость», со временем дрогнули не на шутку. Даже самые недоверчивые и знаменитые довольно быстро перестали придираться. Отец эмбриологии Бэр, который всю жизнь просидел над микроскопом, созерцая самые наглядные доказательства эволюции, проявил к новому учению сдержанный, но уважительный интерес, о чем и написал по-французски. Замечательный ботаник Декандоль, ссылками на которого пестрит «Происхождение» и который исследовал те же проблемы, что и Ламарк, объявил себя почти безоговорочным сторонником дарвинизма. Браун, видный и сведущий компилятор, вызвался руководить переводом книги на немецкий.

Но самым дорогим подарком — а также наилучшим подтверждением верности его прогнозов — была для Дарвина горячая поддержка со стороны молодого поколения. Юный друг Уоллеса Г. У. Бэтс блестяще объяснил в свете естественного отбора явления мимикрии[137]. По настоянию Дарвина он же выпустил в 1863 году свое прелестное «Путешествие по реке Амазонке», ставшее классическим образцом литературы о научных путешествиях. «В описании тропических лесов он не уступит никому, кроме Гумбольдта», — гордо заявил Дарвин.

В 1864 году с резкой критикой «Происхождения» выступили два крупных ученых. Одним из них был Р. А. Кёлликер[138], известный своими мастерскими работами по микроскопии, другой — П. Ж. М. Флуранс[139], автор незаурядных трудов по физиологии нервной системы и к тому же — Непременный секретарь Французской академии наук, донельзя этим последним обстоятельством упоенный. Гексли, которому было в ту пору очень недосуг, разделался с ними обоими одной статьей, сокрушив Кёлликера тяжестью его же сухих и четких, но превратных толкований Дарвина, и как козявку раздавил Флуранса кирпичом его же чиновного самодовольства: