Время бросать камни - Виктор Александрович Стариков
Чаще всего они говорили о новых книгах близких обоим писателях. Марья Якимовна читала на память особенно дорогие ей стихи. Случалось, она присаживалась к роялю, играла любимые пьесы. Однажды пропела несколько песен Шуберта и незнакомого Дмитрию Эдварда Грига, и среди них песню Сольвейг. Знала и множество русских романсов.
Литература, поэзия, музыка… Все ей близко, все это знала не поверхностно. Таких женщин Дмитрий еще не встречал. Где и как, спрашивал себя Дмитрий, выходя из дома Алексеевых, ошеломленный очередной встречей, она, дочь крепостного рабочего, в этой глуши, не покидая Салды и Нижнего Тагила, получила такое широкое образование? Кто был ее наставником, развил вкус? И какие странные у нее отношения с мужем: вроде во всем чужие. Николай Иванович не проявлял никакого интереса к жене, находя всякие развлечения, главным образом за карточным столом, на стороне. Дмитрия поражало, что несмотря на возраст, а Марье Якимовне шел тридцать второй год, она сохранила душевную юность.
Их взаимное влечение росло и углублялось. Марья Якимовна, давно утратившая радость семейной жизни, одинокая в кругу знакомых, в Дмитрии обрела сочувствующего ей человека, внимательного и интересного собеседника.
— Отец мой по-своему не очень счастлив, — рассказывала она Дмитрию в порыве откровенности. — У него есть завод, любимое до фанатичности дело, которому он отдает свои силы. А больше ничего. От своих отстал и к другим не пристал. Меня никогда не баловал, как вы знаете, так принято в наших местах. Воспитывал, как воспитывали его — ни лишней ласки, ни лишнего внимания. Я всегда была далека от него, порой на отца даже взглянуть боялась. Тем более что девочка. С нами ведь обходятся более сурово, чем с мальчиками. Не знаю, как бы все сложилось, если бы не счастливые случайности. Приехал к нам инженер Черноусов с семьей: девочкой и мальчиком примерно моих лет. Чем-то я им понравилась, и они попросили отца оставить меня у них. Пять лет прожила у Черноусовых. Самые счастливые годы! Совершенно в другом мире! Родители и мы, дети, были равными сторонами. Никакого угнетения, никакой боязни перед ними, открытость в поступках, отсутствие лжи. Воспитывали нас пуритански: мы сами убирали постель, помогали в уборке квартиры. Они предпочитали жить без прислуги, держали только кухарку. Но зато — занятия, языки, музыка, книги, всякие игры. Были они людьми просто болезненной совестливости, волновались по поводу самой малой несправедливости. У Владимира Ивановича на этой основе на заводе происходило недоразумение за недоразумением. Из-за них они и уехали из Тагила. И я тоже невольно впитала непримиримость ко всякому злу, любовь к правде. Привыкла себя ограничивать в желаниях, жить без прислуги.
Случилось так, что вскоре очутилась в совершенно иной, тоже инженерной семье, приехавшей из Петербурга. В этом доме все было наоборот. Прислуга, роскошная обстановка, широкое общество. Тогда я не сознавала, зачем им нужна. Поняла позже. У них росла единственная дочь, и родители считали, что ей просто необходима подруга. Я ею и стала. Моему же отцу льстило, что такой важный человек ввел его дочь в свою семью на равных. Ежедневно у них собирались гости, засиживались за обеденным столом, за картами. По воскресеньям — многолюдные пикники. Тогда я и узнала этот, совершенно особенный мир заводских работников. К нам, девочкам, были приставлены прислуга, учителя, хорошие, из столицы — русский язык, грамматика, иностранные языки, математика, естествознание. Из Петербурга же приехал и учитель музыки, прекрасный музыкант, для которого из всех композиторов высшим среди музыкальных богов был Бетховен. Он меня и пению научил, поставил голос, уверял, что я обладаю прекрасным тембром голоса и слухом.
Вдруг все разом кончилось. Уехали… Можете понять, каким показался мне свой дом, в котором ничто не изменилось, какой тягостной показалась жизнь в нем. Темно, мрачно… Никакой музыки, никаких гостей, книги и те исчезли. А мне шел семнадцатый год… Спустя год я вышла замуж за молодого инженера. Пошли дети…
Они много говорили о тагильском обществе. Вокруг миллионных дел Демидова немало кружилось хищников и авантюристов. Становились фаворитами одни, разрушались карьеры других. Шла неустанная борьба за высокие места, за влияние. Торопились ухватить свое, не щадя ближнего, ничем не брезгуя.
В рассказах Марьи Якимовны вставал особенный мир, который окружал ее: заводская знать, занятая выколачиванием денег, злая, жесткая зависть к преуспевающим, постоянные интриги, лесть, предательство, мелкие бытовые сплетни и пересуды. Дмитрий поражался духовной силе этой женщины. Как она не потонула в этом глубоком омуте, не сломилась?
Марья Якимовна сочувственно выслушала признание, что главным в своей жизни он считает литераторство. Пусть, говорил он, его пока преследуют неудачи, он их одолеет, приобретет мастерство. Дмитрий подарил ей отдельное издание романа «В водовороте страстей», предупреждая, что понимает незрелость своего сочинения.
С Марьей Якимовной ему было легко, главное, хотелось говорить о самом сокровенном. Она понимала Дмитрия, как никто другой. Что его толкает к сочинительству? Пробудить общественное сознание — вот дело, достойное литературы. Встать на защиту угнетенного человека. Русский читатель не знает уральской действительности, она скрыта от него горами и дальностью расстояния. Здесь разыгрываются свои драмы. Буржуазные хищники — большие и малые, богатеющие на рабочем труде, ведут безнаказанное ограбление народа, такого же бесправного, как и при крепостном праве.
Как-то они с матерью разговорились об Алексеевых.
— Терпеливо несет Марья Якимовна свой долг жены и матери, — вдруг сказала Анна Семеновна. — Осуждать людей — грех великий. Николай Иванович много приносит ей горя. Хвалю ее за то, как она держит себя. Ох, как верно говорят: грех не по лесу ходит, а по людям.
Дмитрий готовился к отъезду в Петербург.
В начале августа он писал брату Владимиру, уехавшему в Екатеринбург, в гимназию:
«Пишу это письмо тебе, Володя, на скорую руку, потому что собираемся ехать в лес, куда-нибудь в сторону шушпановых лугов на Салде… В твое отсутствие особенного ничего не случилось в Салде, да едва ли когда что-нибудь здесь и случается особенное; я занимаюсь помаленьку своим делом, Лиза возится с географией да петухами, Серко жив и здоров, Николай ходит в свою контору, папа читает газеты, мама стряпает да читает наставления… В Пермь придется отправляться по всей вероятности в конце августа, чтобы не упустить каравана, на котором будут отправляться Демидовым вещи на парижскую всемирную выставку…»
С этой оказией, ради экономии, Дмитрий собирался поехать в столицу.
Но не поехал.
