Екатерина Сушкова - Записки

Итак, мы отправились утром к Сашеньке, которая с самого начала разговора умоляла мать не поощрять ухаживания полковника и уверяла, что она не хочет никогда выходить замуж. Мой бедный дядя был совсем расстроен, выходя из этого дома, где он только что услыхал свой приговор. Он неотступно просил меня поговорить еще раз с моей подругой о нем. — У меня, право, будет больше сил для этого, когда он уедет и я ему так и напишу. Он уезжает сегодня.

Сашенька хотела придти меня повидать после обеда, и я ожидаю ее с нетерпением, которое лишает меня возможности заниматься.

19-е июня.

Мой добрый дядя уже уехал. Бедный Митя плакал так, что сердце разрывалось, — это мальчик ветреный, но с превосходными задатками.

С тех пор, как мы в Москве, сестра не удостаивает говорить со мной. Что касается меня, то я непрестанно задаю ей кучу вопросов. Иногда, забывшись, она мне отвечает довольно приветливо, но после она как будто раскаивается в этом, принимает снова свой холодный, церемонный вид, и отвечает мне только такой фразой: «Не умею вам сказать, m-lle».

И этим ограничиваются все наши разговоры. А нас лишь две на свете.

Она меня ненавидит. Она меня ненавидит за то, что я была любимицей отца. — Бог и добрые люди мне свидетели, что вместо того, чтобы пользоваться этим предпочтением, я делала всевозможное, чтобы ее любили; я оправдывала ее, насколько могла, и никогда не жаловалась на те потоки слез, которые заставляло меня проливать ее отвращение ко мне. Она меня ненавидит за то, что я не такал фальшивая, как она; она меня ненавидит за то, что даже тетки находят, что у меня характер лучше, чем у нее. Наконец, — за то, что я любима дядями, что у меня есть истинные друзья, и что я хорошо принята в свете, и что ее надутый вид, ее дерзкие манеры, ее нахмуренное лицо не привлекает, а отталкивает всех.

Она так клевещет на меня перед родными, что добилась только прозвища лгуньи, — и говорила перед ними всеми, что не способна меня любить, и не может мне простить, что я хочу казаться лучшей, чем она. Было решено единодушно, что виновная должна быть отправлена к дедушке, как неудобная личность, не умеющая жить в согласии. — Она выслушала этот приговор с невыносимым хладнокровием, и заявила, что она в восторге от спокойного будущего, так как будет далеко от меня. — О, боже, сколько яду, сколько злости может заключаться в таком юном сердце!

Как можно обвинять меня в рассеянном образе жизни и в готовности бежать как можно чаще из нашего собственного дома, чтобы только избегнуть всех неприятностей, которые мне в нем приходятся на долю. Сашенька обещала мне приходить ко мне чаще, так как дядя уже уехал и она уже не будет чувствовать себя такой стесненной.

Мы отправляемся вместе на пикник, и я тороплюсь приняться за свой туалет.

20-е [июня].

Вот что называется восхитительная прогулка.

Я была в восторге и от местности, и от участвующих — что со мною случается редко. Сегодня, признаюсь, мое суждение было пристрастным — я была в хорошем настроении, я была с Сашенькой, и вот что сделало меня столь снисходительной относительно прочих…

Г-н Л[опухин] такой рассудительный, такой большой враг экзальтированности, что я покраснела в глубине души за то, что должна была показаться ему слишком романтической, слишком энтузиасткой. Но, право, это было сильнее меня — я не могла сохранить обычного спокойствия, говоря о Ламартине. Он казался удивленным, слушая, с каким я говорю жаром и словоохотливостью. — «Как вы экзальтированы», сказал он, вздыхая. — «Вы, по-видимому, любили». Я покраснела, смутилась и была молчалива в течение некоторого времени.

Маска холодности, зачем ты меня покинула!

О, мне все больше и больше нравится быть в обществе Л[опухина]. Его разговор идет большей частью о потерях, им понесенных; он говорит о жертвах, о предчувствиях, — и это его любимый предмет. Как оживляется он постепенно [при этом], насколько легко становится он мечтательным. Иногда ему случается говорить о любви, но тотчас же он останавливается, как будто бы стыдится иметь сердце. Как он умеет в маленьком обществе оживлять и продолжать разговор… Но довольно его хвалить. Вернемся к гулянью.

Я обошла с ним и с Сашенькой все извилистые тропинки, мы останавливались на краю каждого рва, я восхищалась обрывами, — и я сожалею, что они меня не поглотили.

Не довольно ли жизни для меня! Не испытала ли я всех бедствий, какие она содержит, и бледное солнце счастья не осветило ли оно на несколько минут дни, дорогие для меня!

Сегодня меня везут к г-же Кинд[яковой], — я не сопротивляюсь, так как я уже наслаждаюсь обществом моей любезной подруги.

21-е [июня].

Вчера в полночь воздух был чистый, погода тихая, небо усыпано звездами, и полная луна.

La bande joyeuse Кинд[яков]ых и Паш[ков]ых тянулась по длинным аллеям Петровского, а я, скучная и задумчивая, так сказать, тащилась за ними.

Внезапно я вздрогнула от удивления, сердце мое забилось радостью и патриотизмом, прекрасные голоса грянули арию «Боже царя храни». О, как я была признательна г-ну Пашкову за то, что он вывел меня из летаргии таким восхитительным образом!

Наша графиня уехала осматривать свои поместья. Сегодня она почтила нас маленьким прощальным визитом.

Мне не позволили пойти к Сашеньке, — а это последний день, который она проводит в Москве. Что за желание лишить меня удовольствия столь чистого, столь истинного и нежного. Я буду лишена его, может быть, целые годы. Я написала ей, что чувствую себя нездоровой, и эта ангельская душа в течение получаса два раза присылала узнавать о моем здоровье. Потом пришел ее кузен, a pour la bonne bouche моя милая Сашенька.

Мы обе были грустны и мало разговорчивы. — Она меня оставила слишком рано, судя по моему желанию ее удержать; я следила за ней глазами так далеко, как могла, и после ее отъезда почувствовала себя еще более одинокой, чем когда либо — моя душа угнетена. Милый друг! Буду ли я настолько счастлива, чтобы увидеть ее еще раз, чтобы еще один раз прижать ее к своему сердцу.

Мои домашние хотели во что бы то ни стало, чтобы я их сопровождала на гулянье, я упорно отказывалась, и они ушли, совсем рассерженные на меня. Что мне до их любви или ненависти? С этой минуты я не сделаю больше ничего, чтобы стать достойной того или другого.

Почему их дурное обращение не действует на меня физически? Болеет моя душа, но увы, — от этого не умирают так скоро!

Боже, какое счастье, какая неожиданность — мне докладывают Сашеньку!

22-е [июня].

Надобно представить себе ярость моих добрых родственников вчера, когда они по своем возвращении нашли меня в обществе Сашеньки и ее кузена — они упорствуют в убеждении, что это была лишь хитрость с моей стороны, что я была предупреждена заранее об их посещении, и что по этой причине я и отказывалась сопровождать их на гулянье[171]. Пусть говорят, пусть думают, что хотят, я чувствую себя счастливой, проведя приятных часа два.