Екатерина Сушкова - Записки

— О, совершенно напротив, — возразил он с очаровательной наивностью. — Вы — это совсем другое.

16-е [июня].

Меня заставляют даже в мелочах прибегать к хитрости, чтобы избежать неприятностей[165]. Меня не хотели больше отпускать к Сашеньке, так как находили предосудительным, что ее кузен всегда был с нами, — поэтому, боже, сохрани, чтобы я когда-нибудь сказала, что он был дома — и проводя с ним целые часы, я уверяю, что он был на краю света, что я видела его лишь мельком. Я не могу выразить, до какой степени эта неблагородная осторожность по отношению к каждому молодому человеку меня возмущает. Можно ли так мало быть уверенным во мне? И разве не эта несносная опека составляет несчастье моей жизни и усиливает мои бедствия?

Сашенька скучала в театре, она была огорчена тем, что меня не было рядом с нею, а Лоп[ухин] подтвердил, что он изменил название Нескучного в Прескучное.

У него есть прелестный негр, который объявил себя моим поклонником — это мои глаза поразили его своей величиной — он раскрывает и вращает свои ужаснейшим образом и думает, что подражает моему взгляду. Он часто меня смешит, но сегодня он причинил мне чрезвычайное замешательство. Мы были в кабинете Л[опухина]. Сашеньку позвали к ее матери и она поручила своему кузену и Ахиллу[166] развлекать меня во время ее отсутствия. Последний de but en blanc[167] приступил к своим обязанностям:

— Знаете, барышня, — сказал он, — мне кажется, что мой барин, по-видимому, очень вас любит; он часто говорит мне о вас.

Я покраснела, как виноватая. Лоп[ухин] вспыхнул и приказал ему заняться своими обычными штуками. У меня было время, чтобы оправиться, и Сашенька, которая вошла в ту же минуту, показалась мне посланцем неба.

Г-н Лоп[ухин] проявил любезное внимание, заказав земляничное мороженое — единственно для меня, так как он знает, что я предпочитаю его всем прочим. И, съевши его множество, мы отправились гулять. — Едва сделали мы несколько шагов, как встретили дядю Пьера, сопровождавшего мою тетку, которая возымела хорошее намерение нанести визит г-же Верещагиной. Я уже сказала «прощай» всем предполагаемым удовольствиям, но совершенно вопреки моему ожиданию, она оказалась достаточно любезна, чтобы не лишить меня прогулки, и согласилась к нам присоединиться. — Я нашла минутку, чтобы сообщить Сашеньке о предложении дяди. — «Никогда, милая Катя, — ответила она мне, — я не выйду замуж против воли моей матери, — не говорите мне об этом». Она была рассеяна в продолжение всей прогулки.

Ее кузен также имел грустный вид. «Ах, зачем вы не посоветовались со мной», сказал он, «зло совершено, вы огорчили Сашу». — «Ах, насколько больше вы бы ее любили, если бы знали ее так хорошо, как я».

Грусть овладела всеми нами тремя, — мы были молчаливы и задумчивы. Я еще сомневаюсь в том, что любовь дядя не встречает взаимности, но я уверена, что этот брак не состоится.

17-е [июня].

Вот еще новое доказательство дружбы кузины ко всем нам. Она приехала сегодня утром к нам, так как ее отец, собираясь уезжать [из города], хотел провести последний день со всеми родными, и сказал, поэтому Додо, что мы будем обедать у нее. — «Как? Все!» — спросила она почти испуганно, и начала нас считать по пальцам. — «Восемь!» произнесла она с трудом. — Ни она, ни граф не имели настолько мужества, чтобы пригласить нас, и уехали, не произнося ни слова об этом предмете.

Разумеется, что ни за какое золото на свете мы не будем стеснять их нашим присутствием. Но мне жаль бедного доброго дядю — он огорчен, уязвлен, он хочет извинить свою дочь перед остальными, — только со мною он признает ее «дурные поступки».

Тетки были взбешены, что ими так пренебрегают, и много спорили с дядей, который умолял их из любви к нему приехать к его дочери; — но они остались непреклонны. Я поступила бы так же, только я бы умерила свои слова и постаралась бы смягчить, вместо того, чтобы усилить горе отца. Итак, было написано письмо графине в том смысле, что, пользуясь водами, мы находимся на решительной диэте, и что по этой причине обедать у нее не будем.

Я очень счастливо справилась с поручением к ней, которое возложил на меня ее брат Серж относительно денег; я была так красноречива, что она решилась, несмотря на свою ужасную скупость, послать ему 1000 р. Как мой кузен будет мне признателен!

Сегодня утром мы были на водах, Сашенька и я, — несносная девица Каб… не оставляла нас. Она извела нас своими вздохами и попытками строить глазки Лопухину.

M-lle Клодина — мой открытый враг, считая с этого дня — я подошла к ней и спросила ее, почему она не была на нашем пикнике, на котором нам было так весело.

— Участвовал ли в нем г-н Лопухин, — спросила она.

— О, конечно.

— После этого я не сомневаюсь, что вам было весело, — сказала она. — Как вы делаете, чтобы завязывать так скоро знакомства.

— Потому что я вижу [Лопухина] несколько раз в день, то у нас, то у его кузины, — но как это случилось, что он никогда не говорил о вас, которая, по-видимому, так им интересуетесь.

Она оставила меня с надутым видом.

А я, до безумия любя вызвать ревность столь малоосновательную, просила Л[опухина] подойти к ней и сказать ей хотя бы «здравствуйте» — и в ту минуту, когда она при этом вся покраснела от радости, — я завязала с ним разговор, оставила ее поверженной в отчаянье. После этой маленькой сцепы, она неизменно поворачивала голову в другую сторону всякий раз, как мы встречались.

Я не остановилась на этом, и обратившись к одной молодой особе, которую я знала и которая шла с Клодиной, я спросила ее, не находит ли она справедливым стих:

«Кто любит страстно, тот ревнует»[168].

Все послеобеденное время я провела у Сашеньки. Она вся сияет счастьем по причине приезда ее приятельницы, г-жи Ортенберг, которую она не видела в течение трех лет. Это очень любезная и оживленная особа. — Я мало наслаждалась ее обществом, так как, не любя стеснять моих знакомых, я взяла книгу и удалилась в другую комнату, оставя обеих подруг свободно беседовать. Ахилл составил мне компанию и занимал меня разговорами — как всегда, об уме, остроумии и сердечной доброте своего барина.

18-е июня.

Еще раз у нас было свидание у обедни. Возвратившись домой, мы застали посланного от некоего полковника Карлгофа[169], который просил моего дядю поговорить в его пользу с Сашенькой и спросить ее, может ли он иметь смелость искать ее руки. Но вот игра случая — судьба объединила трех соперников: Карлгоф поручил Алексееву[170], но этот в качестве отвергнутого в свое время претендента [Сашеньки], не смея явиться к г-же Верещагиной, обратился с просьбой к дяде Пьеру заменить его. Я не мало смеялась над этим триумвиратом.