Михаил Девятаев - Полет к солнцу
Только о нападении на вахмана - будем убивать его или связывать, это для нас одинаково, - говорим шепотом и уже когда остаемся втроем: Соколов, Кривоногов и я. Это наша тайна, мы не доверяем ее в деталях даже четвертому. Забрать одежду и оружие солдата - с этого все начинается, это все решает. Обсудили и это. Товарищи уходят, я устраиваюсь на постели.
Мысли продолжают кружиться вокруг проблемы побега, а дела пока нет. Они уже приучены работать без последующего конкретного действия и почти властвуют надо мной. Питает их чувство опасности и страха, и потому они вспыхивают, как бензин, - только высеки, искорку-повод. Я рисую в воображении ситуации, сам барахтаюсь в них и не всегда нахожу логический конец придуманному. Что со мной? Не свихнулся ли я? Кто бы выслушал меня и рассудил все здраво?
А по крыше сечет и сечет дождь...
Значит, и завтра мы только мысленно будем подкрадываться к "хейнкелю", нападать на него, я - запускать моторы, выводить на старт, гнать его в разбег на взлет.
Не утратил ли я после стольких воображаемых побегов способность делать что-нибудь в действительности?
* * *
Снова повалил густой снег и залепил, выбелил землю, деревья, самолеты. Нас повели очищать стоянки. Снег большой, мы слабые, да и самолеты перед непогодой кажутся немощными, словно цыплята. В снежные метели немцы покидают их, и мы - команда и охранник - хозяйничаем в капонирах, расчищаем тропинки и дорожки, которые тут же засыпает неумолимое небо.
Вот двухмоторный "юнкерс" на высоких, крепких шасси. Я подхожу к нему с волнением. Знаю, что могу преобразить его в живую могучую силу. Хлопцы, отбрасывая от самолета снег, встретились со мной глазами. Они думают о том же: улететь бы! Они согласны бежать на этой машине и при такой погоде. Я прикидываю возможности: держать минимальную высоту, посадить машину в поле без шасси, зарыться в снег или в болото, только бы по ту сторону рубежа неволи.
Соколов стал передо мной - грудь в грудь.
- Миша! - в его черных глазах решимость и надежда, приказ и мольба.
- Разобьемся. Погибнем.
Я отошел в сторону. Не могу смотреть на товарищей - они ждут. Слова ждут от меня. Дохнуло теплом прогретых моторов, и я до боли сжал ручку лопаты. "Будь что будет!" - это вспышка. Она пронзила меня огнем, и я испугался ее. Так было, когда услышал слова Кости-морячка. Тогда не совладал с собой, не сдержался. "Погибнем! Погибнем!" - кричу сам себе. Проклянут меня. Лететь в непогоду - это я оставлю для себя одного, на последний, десятый день. Умру только с самолетом. Вскочу в кабину и помчусь по аэродрому. Если не взлечу - врежусь в другие самолеты. Разобьюсь, а не дамся в руки бандитам и эсэсовцам.
Потом пришли механики. Грузовик привез бомбы, и они принялись подвешивать их. "Взлететь бы с бомбами! - шепчет Кривоногов. - Сбросить на аэродром и - за тучи!"
- Вег! Вег! - растолкали нас немцы, потому что мы остолбенели перед большими бомбами и люками.
Охранник приказал перейти к другому капониру.
Я попросился отлучиться, охранник разрешил, и я оказался на свалке. Куча лома под снегом напоминала огромную машину, как будто упавшую на нашу землю с другой планеты. Разбрасывая пушистые шапки, я пробрался в знакомую кабину. Еще раз ощупал все рычаги и штурвальчики, экзаменуя себя. Да, я помнил все.
* * *
Когда вернулся, товарищи окружили меня:
- Ну, что нового?
Я ничего не ответил, а по дороге к бараку сказал Соколову:
- Проверил себя: готов. Только прояснится небо...
- Даже завтра?
- Даже завтра.
- Приходи к Ивану. Я переговорил с его блоковым. Он спрячет до ночи.
- Нам еще нужно поговорить.
- Я буду.
Снег слепил глаза, застилал белой кисеей даль, и то ли от этого, то ли от слов, только что услышанных, казалось: идем по узенькой косе, а с обеих сторон бушует море. Оступишься - проглотит бездна.
Володя знал людей не только наших, но и немцев. Он умел входить в контакт. На слово не полагался, этого слишком мало для взаимного доверия, только дело, поступки человека раскрывали его душу, слово и дело выступали в единстве. Он это хорошо понимал и проверял каждого исполнением поручения.
Собрались мы в комнате блокового, такого же по должности, как наш Вилли Черный. Разница между ними состояла лишь в том, что Вилли убивал заключенных, а "Камрад" дружил с русским Владимиром Соколовым. Он-то и уступил нам свою комнату, а сам куда-то ушел. Мы расселись на стульях и кровати, ходили по коврикам, постланным здесь только для немецких сапог. Мы тихо обсуждали вопрос о том, кому и как обезвредить солдата-эсэсовца.
- Придется тебе, Иван, - сказал я Кривоногову.
- Мне уже приходилось.
- Одним ударом, иначе беда.
- Ясно. И тут же снять одежду, - отвечает Иван.
- Переоденете Кутергина. Он высокий, шинель как раз по нему, продолжаю объяснять задачу.
- А вы наблюдателями будете? - Кривоногов обращает этот вопрос ко мне и Володе, мы сидим рядом.
- Мы, Иван, сразу же идем к самолету. Каждая минута дорога, - твердо говорю я.
- Это верно, - соглашается Кривоногов и тяжело вздыхает.
В комнату блокового входят Сердюков, Емец, Зарудный, Лупов, Адамов. Стало тесно, как в прачечной. Оказывается, все уже знают о моих десяти днях жизни, о нашем плане, и все понимают, что, если завтра-послезавтра мы не улетим, будем раздавлены. Вслед за мной наступит очередь Кривоногова, Емеца, Адамова. Всех, кого видели в нашем кружке, ожидает такая же участь. Проникнуть в нашу среду и узнать о наших тайнах эсэсовцы не смогли. Они будут уничтожать нас поодиночке. Так заведено здесь.
- Маршрут будем держать на Москву! - слышу я эти слова не впервые, но сейчас они звучат как приказ.
Мне ясно, что долететь до Москвы мы не сможем, не хватит горючего в баках, но возражать такой мечте сейчас неуместно.
- Да, на Москву! - твердо говорю я.
- Только на Москву! - повторил кто-то сдавленным голосом, и я вижу у всех засветились глаза торжественным огнем жизни.
Пора покидать комнату блокового. Мы перебежали поодиночке в прачечную. Владимир не ожидал нас и потому всполошился, стал что-то накрывать в ящике для мусора. Соколов успокоил его.
Владимир сообщает нам, что советские войска форсировали в нескольких местах Вислу и продвигаются по территории Польши к границам Германии. Висла! Фронт уже не так далеко. Значит, если мы в силах что-то сделать для своего освобождения, то должны делать немедленно.
Владимир подошел ко мне:
- Хватит у тебя сил?
- Хватит, - твердо отвечаю я.
- Ты видел себя, какой ты? - улыбнулся Владимир.
- Товарищи помогут, - уверенным голосом говорю я.
- Мы пришли сюда, - громко начал свою речь Емец, - пришли затем, чтобы поклясться перед товарищами, друг перед другом, перед вами, как перед старшим, что донесем весть нашей Родине о лагере смерти на острове Узедом.
