Виталий Сирота - Живое прошедшее

Сопровождавшие меня медицинские работники говорили, что из России приезжают в Землю обетованную лечиться и весьма высокопоставленные лица. Отсюда делался логичный вывод об уровне нашей медицины – даже «элитной». Возражать, к сожалению, было сложно. Среди этих высокопоставленных пациентов встречались и известные критики «их нравов», знакомые нам по выступлениям в прессе.

Израильские врачи объяснили мне, что, учитывая обычную скорость роста опухоли, трансплантацию или иное вмешательство, которое я выберу, следует сделать в течение примерно трех месяцев. Пересадку печени в Израиле делают пациентам до 67 лет. Мне к этому моменту было почти семьдесят. Наши попытки обойти это правило встретили ясный отказ – закон есть закон. «Незадолго до вас здесь был с аналогичным диагнозом заслуженный генерал армии Израиля, – сказали нам с сыном, – и он тоже отправился делать операцию за границу».

Пришлось так поступить и мне. Был ноябрь 2013 года.

Сын провел анализ мировых центров, делающих пересадку печени. Пришлось принимать во внимание не только уровень врачей, но и время ожидания донорской печени. Мы выбрали Jackson Memorial Hospital в Майами (США). Это публичная, то есть не частная больница, при которой работает известный трансплантационный институт. Приехав в начале декабря 2013 года в Майами, я записался на прием к гепатологу. Меня приняли дней через десять. На прием я записывался по телефону, то есть пришел, как у нас говорят, «с улицы».

Врач оказался темнокожим. Неловко признаться, но это было для меня несколько неожиданно. Было страшновато доверить ему свою жизнь. Хороший ли он врач? Как я заблуждался! Мне стыдно до сих пор за свое предубеждение. Надеюсь, что ни гепатолог Леннокс Дж. Джефферс, ни его друзья и коллеги не знают русского и никогда не прочтут эти строки.

Я вновь прошел те же исследования, что и в Израиле. Диагноз и рекомендации израильских врачей в точности подтвердились. Как я уже писал, было несколько путей лечения опухоли, и мне, естественно, хотелось выбрать самый щадящий. Тем более что, повторюсь, чувствовал я себя отлично и все во мне противилось такой сверхсерьезной операции, как трансплантация. Врач терпеливо обсуждал с нами плюсы и минусы всех возможных путей лечения и, как и израильские врачи, рекомендовал пересадку печени. Мы согласились, и мой доктор направил меня в институт трансплантологии.

Мне показалось, что американская и израильская медицина скроена по одному лекалу – израильские врачи, с которыми я встречался, прошли длительную стажировку в Америке. Похоже, что американская медицина оснащена чуть лучше и персонал «отмобилизован» чуть сильнее. Отличительная черта медицины что в Америке, что в Израиле – сочетание организованности и человечности. Врачи не обсуждают с пациентами стоимость лекарств и процедур, а отправляют с этими вопросами к специальным сотрудникам клиники. И там, и там стремятся лечить строго по протоколу, опираясь на данные обследований, и довести дело до излечения. Надо сказать, что в Америке, как и в Израиле, я тоже встречал людей, недовольных своей медициной.

Медицинский координатор Э. Какайорин (слева) и один из моих лечащих врачей К. О'Брайен

В институте трансплантологии я прошел новое тщательное обследование, задачей которого было определить детали, важные для операции, и прежде всего оценить, смогу ли я ее перенести, особенно учитывая мой возраст. Ведь операция предстояла тяжелая, длительностью шесть-восемь часов. Обстоятельно расспрашивали про мое социальное положение: женат ли я, есть ли, кому за мной ухаживать и водить машину, выяснялось даже наличие лифта в доме и лестниц в квартире, где мы жили. Тут же решались и финансовые вопросы, причем с очевидным намерением минимизировать мои расходы. Меня знакомили с особенностями операции, возможными рисками и послеоперационным режимом. Англоязычные пациенты такие знания получают на специальных лекциях. Мне с моим неважным английским в виде исключения это было рассказано индивидуально, за несколько бесед. После этого мне вручили несколько книжек, где «на пальцах», как в букваре с картинками, вновь объяснялась суть болезни и операции, возможные осложнения, правила приема лекарств и дальнейшего поведения. Там же были перечислены и мои права: что я могу знать о будущем доноре, какие недостатки могут быть у донорской печени, в каких случаях я могу от нее отказаться. Правда, такое решение означало бы, что я должен буду ждать следующей донорской печени, а время у меня, как сказано выше, было ограничено. В конце января 2014 года меня поставили в очередь на операцию. Номер в очереди определялся не временем постановки в нее, а остротой медицинской проблемы, прежде всего размером опухоли. После этой нашей промежуточной победы сын уехал домой.

Теперь меня в любой момент могли вызвать на операцию, и я должен был бы явиться туда в течение примерно двух часов. К этому времени в Майами уже приехала моя жена Татьяна. Мы собрали сумку с необходимыми для больницы личными вещами и стали ждать вызова, не расставаясь с сотовыми телефонами ни на минуту. Это ожидание было не очень приятным, но мы старались жить, как ни в чем не бывало.

Наконец 23 марта, субботним вечером, мне позвонил руководитель одной из хирургических бригад, проводящих трансплантацию печени. Он сказал, что есть донорская печень, обрисовал мне ее плюсы и минусы и спросил, согласен ли я на операцию. Конечно, мне было трудно принять обоснованное решение, но после недолгих колебаний я согласился. Мы с женой сразу выехали в госпиталь. С нами был друг нашей семьи, русский, давно работающий в Америке врачом. Процедура оформления в приемном покое, думаю, была типичной для многих стран: пациент напряжен, персонал нетороплив и профессионально доброжелателен – насколько доброжелательны могут быть врачи в приемном покое на суточном дежурстве поздним вечером. Нам сообщили, что моя будущая печень находится в Атланте и за ней на небольшом реактивном самолете вылетела бригада специалистов института, чтобы убедиться на месте в пригодности органа. Печень признали пригодной для операции, и самолет отправился обратно.

Было уже далеко за полночь. Меня стали готовить к операции, а жена и наш друг-врач поехали домой. Потом он рассказывал, что Татьяна, обычно отлично водящая машину, проехала два перекрестка под красный свет. В одиннадцатом часу утра я проснулся – спокойно, с ясной головой. Жена была рядом. Я спросил ее, когда же будут делать операцию. Уже сделали, сказала жена. И тут я ощутил швы, повязки, провода и прочие признаки сделанной операции. Никакой боли я не чувствовал – ни тогда, ни потом, ни разу. Вскоре прилетел Егор.