Павел Мурузи - Александра Федоровна. Последняя русская императрица

С самого начала ее упрекали в пуританстве. Всегда одна, без настоящей подруги, которой она смогла бы доверять. Александра считала всех приглашаемых в Зимний дворец светских львиц женщинами ужасно фривольными и к тому же дурно воспитанными. Было ли это правдой? Я располагаю большим количеством воспоминаний эмигрантов из русской аристократической среды, в том числе и членов моей собственной семьи, которые противоречат таким слишком скорым, слишком суровым суждениям несчастной русской императрицы. Она однажды имела неосторожность признаться одной из своих фрейлин, финке по происхождению. «Мне совсем не нравятся петербургские дамы, в голове у них только мысли о молодых, смазливых офицерах».

Ну, вполне естественно, на следующий же день, это ее высказывание стало достоянием всего дворца, а потом и всего высшего общества. Дамы, о которых шла речь, кипели негодованием.

В январе 1897 году во время бала в Зимнем дворце, на котором она верховодила, несмотря на ужасные боли из-за своей новой беременности, Александра заметила одну молодую девушку с весьма смелым декольте. Она послала к ней одну из своих гессенских фрейлин, чтобы та сделала ей выговор:

— Сударыня, Ее величество поручили мне сказать, что в их великом герцогстве Гессенском женщины не носят таких открытых туалетов.

— На самом деле? — переспросила та, еще сильнее опуская обеими руками корсаж. После чего с вызывающим смешком, добавила: — Я вас прошу, передайте Ее величеству, что у нас в России как раз носят только такие платья!

Разве могла императрица не обидеться на подобную вольность? Она не могла преодолеть своего отвращения к подобным проявлениям неуважения к ней, к ее высокому рангу, которое стало проявляться с самого начала, с первого ее столкновения с высшим женским обществом в Санкт-Петербурге, с последовавшего за этим охлаждения, постепенно довольно быстро переросшего в презрение и открытый вызов. Ее упрекали еще и в том, что всем приходилось отчаянно скучать на организуемых императрицей вечерах. Она, несомненно, могла бы поставить на место всех тех в ее окружении, кто проявлял к ней злобное недружелюбие, и для этого у нее, в отличие от того, что пишут о ней, вполне хватало ума и чувства ответственности. Можно подумать, что скромность — это настоящее преступление для тех, кто в силу своего рождения призван играть свою престижную, отмеченную величием роль среди пошлой толпы, которая именует себя элитой. Вот только почему?

Александра совсем неплохо танцевала. Ее природная грация, тонкая талия, очаровательные ножки могли ей обеспечить успех у самого привередливого кавалера. Но не ее призвание — быть распорядительницей на балу, да и ее новое положение в первые эти месяцы не слишком этому способствовало!

Если бы только сам император проявлял хоть какой-то, пусть слабый интерес к устраиваемым ею танцевальным вечерам, которыми так увлекалось все русское высшее общество! Все, возможно, было бы иначе. Но беда в том, что он целиком разделял вкусы жены и истинные моменты счастья они переживали, когда оставались наедине друг с другом в интимной обстановке своего семейного очага.

К тому же царь сильно страдал из-за своей новой роли, — ведь его прежде никто не ставил в известность о чем бы то ни было, никто с ним не обсуждал никаких проблем даже во времена царствования отца. Тем не менее год 1897-й обещал быть благоприятным.

Весь январь Александра изо всех сил надеялась на появление у нее наследника. О ее беременности было объявлено официально, а так как состояние ее здоровья заставляло желать лучшего, медик советовал ей почаще отдыхать и стараться как можно меньше волноваться.

Из Аничкова дворца, где обитала Мария Федоровна с осколками своего бывшего двора, долетали до императрицы невежливые, обидные ремарки:

— Говорят, она ждет ребенка…

— Это тоже будет беременность на нервной почве, как и та, во время коронации… В любом случае наследника у нее никогда не будет. Само небо, кажется, настроено против нее…

Все эти пересуды заставляли ее все больше осознавать свою священную обязанность, — непременно произвести на свет наследника престола, чтобы тем самым обеспечить преемственность династии для народа, который устал от раздоров в лоне царской семьи и от беспрерывной пропаганды нигилистов, которые своими действиями стремились подорвать у крестьянской массы вековое уважение к дому Романовых…

Часто Александру упрекали и в ее слишком усердном религиозном рвении, в частом посещении церквей, в знании церковных реликвий и в страсти к собирательству редких икон.

Из-за великой любви к мужу, она стала такой христианкой, словно и родилась в православии, тем более сейчас, когда сам Бог давал ей тайные знаки и готовил ее к новому материнству.

Почему же в этот момент, когда она чувствует все больше свою слабость и силы ее покидают, не находить их в религии? Разве это не логично?

Очень скоро у всех этих богатых кумушек, у этих гарпий, украшенных диадемами, этих праздных и горделивых дам империи не останется ничего, кроме презрения к глубокому отнюдь не показному благочестию той, которая никогда не желала осыпать их упреками, и которая только и мечтала о симпатии к себе; той, которую саму тайно упрекали, — о чем сегодня говорит один известный психиатр, — в ее повышенной сексуальности, которой так не хватало тем, которые насмехались над нею…

С необъяснимой злобой Екатерина Радзивилл заявит: «Напрасно она думала, что рождение у нее дочери разочарует весь народ; свой народ она уже совсем не интересовала…»

Интересно, где же этот биограф черпал свою информацию для подобного утверждения? Во-первых, народ еще слишком мало знал свою государыню, чтобы совсем ею не интересоваться, к тому же в ту зиму еще никто не знал, кем разродится императрица, — мальчиком или девочкой?

Жизнь будущей мамы проходила тихо и спокойно, без особых тревог, как она того и желала. Музыкальные вечера, концерты для избранных во дворце, на которые приглашались музыканты-виртуозы, как отечественные, так и иностранные. Чтение, театральные спектакли. Она рисовала, занималась вышивкой по несколько часов ежедневно, она присутствовала при пробуждении маленькой Ольги, которая в свои пятнадцать месяцев заявляла о своем раннем развитии; она была такой болтушкой, и ужасно любила полепетать на ручках у мамы. Она обладала крепким, пышущим здоровьем.

Хотя Николай и унаследовал от отца пятнадцатилетие мирной жизни, молодой царь все же, несмотря ни на что, плохо знал международное положение России.

Он прилежно исполнял все свои государственные обязанности, и, прежде всего, стремился следовать той же политике, которую до него проводил его отец; он стремился всеми средствами гарантировать сохранение мира, который, казалось, в это время укреплялся.