Феликс Керстен - Пять лет рядом с Гиммлером. Воспоминания личного врача. 1940-1945

– Можете ли вы вылечить человека, страдающего от жестоких головных болей, головокружения и бессонницы?

– Конечно, но я должен осмотреть его, прежде чем дать окончательный ответ, – сказал я. – И в первую очередь мне необходимо выяснить причину этих недугов.

– Я скажу вам, кто этот человек. Но вы должны поклясться, что никому об этом не расскажете и сохраните в строжайшем секрете то, что я вам поведаю.

Я ответил, что, будучи врачом, все время храню доверенные мне тайны; в этом нет ничего нового, поскольку строжайшая осмотрительность – часть моего профессионального долга.

Тогда Гиммлер достал из своего сейфа черную папку и вытащил из нее рукопись на синей бумаге.

– Прочтите это. Здесь – секретные документы с отчетом о болезни фюрера.

Отчет занимал 26 страниц. С первого же взгляда я понял, что он представляет собой вольный пересказ истории болезни Гитлера тех времен, когда он лечился в Пазевальке от потери зрения. Далее в отчете сообщалось, что в юности Гитлер на войне стал жертвой отравляющего газа, из-за некомпетентного лечения некоторое время ему грозила слепота. Кроме того, некоторые симптомы определенно указывали на сифилис. Из Пазевалька он выписался с признаками явного выздоровления. В 1937 году снова проявились признаки, свидетельствующие, что сифилис продолжает свою губительную работу, а в начале 1942 года появились недвусмысленные симптомы того, что Гитлер страдает от прогрессирующего паралича. Налицо были все признаки, кроме застывшего взгляда и путаной речи.

Я вернул отчет Гиммлеру и сообщил ему, что, к несчастью, в данном случае ничего не могу сделать, поскольку моя специальность – мануальная терапия, а ей не подвластны мозговые расстройства. Гиммлер спросил мое мнение о том, что можно сделать в данном случае. В ответ я спросил, лечит ли кто-нибудь Гитлера.

– Конечно, – ответил Гиммлер. – Морелль делает ему инъекции, которые, по его уверениям, должны остановить развитие болезни и в любом случае сохранить работоспособность фюрера.

– А какие гарантии, что это правда? – возразил я. – Медицинская наука в нынешнем состоянии не знает общепризнанного лекарства от прогрессирующего паралича.

– Конечно, мне это тоже приходило в голову, – ответил Гиммлер, – но если вам приходится выбирать между двумя врачами, один из которых сдается и говорит, что болезнь смертельна, а второй заявляет, что может вылечить ее или хотя бы затормозить ее развитие и надолго сохранить работоспособность пациента, то как вы поступите? Это не обычный пациент, а фюрер Великого Германского рейха, занятый борьбой не на жизнь, а на смерть, – и выиграть ее можно лишь вместе с фюрером, поскольку он – единственный человек, чья сила соответствует стоящим перед ним задачам. Он не должен подвести нас. Мы должны испробовать любые медицинские средства, чтобы удержать его на ногах, – в сильном возбуждении продолжал Гиммлер. – Я отказываюсь верить, что это конец, что фюреру откажет разум – разум, которому мы обязаны столькими великими достижениями. Всегда остается какой-то шанс. Часто случается, что, когда врачи выносят приговор, природа оказывается сильнее и опровергает их и пациент, которого они назвали «безнадежным», излечивается. Вспоминая, как фюрер был послан нам Провидением, я не могу поверить, что невозможно исцелить его от последствий сифилиса. И вот приходит Морелль и заявляет, что может спасти фюрера. И никакие факты не противоречат его словам, так как после инъекций Морелля разум фюрера становится поразительно ясным, а его мысли – столь же оригинальными и логичными, как в прежние дни. Теперь скажите мне, как бы вы поступили, господин Керстен?

Он сам ответил на своей вопрос:

– Я знаю, вы скажете, что, несмотря на все это, Гитлер должен пройти тщательное обследование в психиатрической лечебнице. В любом другом случае я сказал бы то же самое, но в отношении фюрера это просто невозможно, не говоря уже о том, что он никогда на это не согласится. Только подумайте, какое впечатление это произведет на немецкий народ, а тем более на заграницу! Невозможно вообразить, чтобы такое событие удалось держать в тайне – через несколько дней заграничная разведка получит точные сведения, даже если мы сделаем вид, что речь идет о какой-то другой болезни. Немецкий народ и решительно все наши солдаты узнают обо всем по вражескому радио. Мы навлечем на себя самую чудовищную катастрофу, какую только можно вообразить. Именно поэтому я решил довериться Мореллю и дать ему полную свободу действий. Морелль совершит великое дело, если ему удастся поддержать работоспособность фюрера до победы в войне. После этого фюрер может удалиться на заслуженный покой.

С этими словами Гиммлер забрал у меня документы, положил их обратно в черную папку и запер в сейфе – еще раз потребовав от меня соблюдать абсолютную секретность.

Когда я уходил, Гиммлер сказал мне:

– Теперь вы понимаете, как я встревожен; порой мне приходится очень нелегко. Мир считает Адольфа Гитлера сильным человеком – и именно таким он должен войти в историю. После войны Германский рейх протянется от Урала до Северного моря. Это будет великим достижением фюрера. Он – величайший человек, когда-либо являвшийся на свет, и без него такое достижение никогда не стало бы возможно. Поэтому какое имеет значение, что он болен сейчас, когда его работа почти завершена?

Теперь мне многое стало ясно, хотя у меня по-прежнему кружилась голова от всего, что я услышал. Прежде всего, я захотел проверить, сколько людей знает секрет, поэтому осторожно спросил у Брандта, что ему известно о секретной синей рукописи, насчитывающей примерно 26 страниц.

Брандт побледнел от ужаса.

– Боже мой, неужели рейхсфюрер говорил с вами об этом? Вы не знаете, какая опасность вам угрожает! Вам, иностранцу, стал известен государственный секрет величайшей важности!

Я успокоил его, и он сообщил мне, что помимо самого Гиммлера факты известны очень немногим людям – Борману и, вероятно, Герингу. Тогда я захотел узнать, кто писал отчет. Брандт ответил, что не имеет права этого говорить. Автор отчета решил, что его долг – сообщить обо всем рейхсфюреру, и недавно имел с последним продолжительный разговор в штаб-квартире. Кроме того, я спросил, как давно Гиммлеру известно об этом деле. Брандт заявил, что слухи всегда ходили, но Гиммлер решительно не желал им верить вплоть до появления этого отчета, который написал человек с очень глубоким чувством ответственности – человек, в чьей искренности невозможно сомневаться. Теперь Гиммлер, после долгих размышлений, уже не осмеливается отвергать факты. Брандт заклинал меня никогда больше не затрагивать эту тему даже в разговоре с Гиммлером.