Эдуард Филатьев - Главная тайна горлана-главаря. Книга 1. Пришедший сам

На этом документе – резолюция начальства:

«17/VIII. Перевести в Пересыльную тюрьму в одиночную камеру…».

18 августа Маяковского перевели в Центральную пересыльную тюрьму, находившуюся в Бутырках и славившуюся своим строгим режимом.

В «Я сам» об этом сказано так:

«Сидеть не хотел. Скандалил. Переводили из части в часть – Басманная, Мещанская, Мясницкая и т. д. – и наконец – Бутырки. Одиночка № 103».

Всю оставшуюся жизнь Маяковский недолюбливал это число – «103», и однажды в театре (много лет спустя), увидев на номерке эти три цифры, вернулся в раздевалку и попросил перевесить его пальто на другой номер.

Что же касается автобиографических заметок, то они вызывают вопросы. Главка, в которой рассказывается о Бутырской тюрьме, названа «11 БУТЫРСКИХ МЕСЯЦЕВ». А ведь выяснить, сколько времени на самом деле провёл в Бутырках Маяковский, совсем нетрудно. Но сначала – ещё немного о тюремных буднях.

Сохранился ещё один весьма любопытный документ той поры:

«В Московское охранное отделение

Содержащегося

при Центральной пересылочной тюрьме

политического заключённого дворянина

Владимира Владимировича Маяковского

Прошение

Ввиду того, что у Охранного отделения нет и, конечно, не может быть никаких фактов, ни даже улик, указывающих на мою прикосновенность к деяниям, приписываемым мне Охранным отделением, что в моей полной неприкосновенности к приписываемому мне легко убедиться, проверивши факты, которые были приведены мною при допросе как доказательство моей невиновности, – покорнейше прошу вас рассмотреть моё дело и отпустить на свободу.

Прошу также Охранное отделение на время моего пребывания в Центральной пересыльной тюрьме разрешить мне общую прогулку.

Владимир Владимирович Маяковский.

24 августа 1909 г».

Как видим, Маяковского не только содержали в одиночной камере, но и лишили общих прогулок.

В Охранном отделении на прошении поставили резолюцию:

«31. VIII. Сообщить Маяковскому, что до окончания дела он освобождению не подлежит; просьбу об общих прогулках отклонить».

По правилам, установленным в Бутырской тюрьме, два раза в месяц заключенных водили в баню. Там Маяковский встретил своего подельника Тимофея Трифонова, который отчитал его за то, что он переехал на дачу, не предупредив об этом полицию. В результате суд был отложен, а Трифонову пришлось сидеть, как он выразился, «впустую».

Земляк Владимира Маяковского, Коба Джугашвили, примерно в это же время (осенью 1909 года) из Бакинской тюрьмы, где он провёл несколько месяцев, был отправлен по этапу в очередную ссылку – в Вологодскую губернию.

Первый суд

9 сентября 1909 года наконец-то состоялось судебное заседание, которое постановило, что дело 27-летнего Тимофея Трифонова, 16-летнего Сергея Иванова и 14-летнего Владимира Маяковского, обвинявшихся в создании тайной типографии, открыто рассматриваться не будет.

Газета «Биржевые ведомости» сообщила читателям:

«Сегодня в Московской судебной палате при закрытых дверях слушалось дело гимназиста Пятой московской гимназии по обвинению в принадлежности к противоправительственной партии по 102 ст. Уголовного уложения. Во время обыска у Маяковского были найдены нелегальные брошюры и воззвания».

Газета «Московские ведомости»:

«В Особом присутствии Московской судебной палаты, с участием гг. сословных представителей, рассматривалось при закрытых дверях дело о мещанине Иванове, крестьянине Трифонове и 14-летнем дворянине Маяковском по обвинению их в принадлежности к социал-демократической партии и оборудовании для партийных целей тайной типографии, в которой ими печатались революционные издания».

Публику из зала попросили удалиться. По просьбе Иванова и Маяковского были оставлены лишь два брата Иванова и сестра Маяковского.

Людмила Маяковская:

«Перед судом Володя уговаривал маму не ходить на разбор дела, а сестру и меня просил не пускать маму, так как беспокоился, что она будет чересчур нервничать и тяжело переживать обстановку суда…

Володю ввели под конвоем. Он был худ и бледен, в своей неизменной чёрной сатиновой рубахе».

Адвокат подсудимого, помощник присяжного поверенного Пётр Лидов:

«Маяковский внешне бравировал деланным безразличием и спокойствием».

Людмила Маяковская:

«… он держал себя внешне спокойно, и только горящие глаза выдавали его состояние. Он улыбался мне и знакомым, которые были на суде».

Между тем обвинительное заключение оказалось весьма серьёзным. Про Маяковского, в частности, говорилось, что он…

«… проживая в марте месяце 1908 г. в Москве, принимал участие в преступном сообществе московской организации Российской Социал-Демократической партии, заведомо для него, подсудимого, поставившей ближайшей целью своей деятельности насильственное посягательство на изменение в России установленного законами основными образа правления путём организации вооружённого восстания, причём, будучи задержан во время прихода в означенную типографию, имел у себя с целью распространения политические издания, а именно…».

Далее шло перечисление прокламаций, изъятых у «дворянина Маяковского».

«Биржевые ведомости» напомнили, что задержанному гимназисту «в момент совершения преступления было всего 13 лет». Доставленному в суд обвиняемому Маяковскому было уже шестнадцать.

Обвинение ставило перед «сословными представителями» прямой вопрос: виновен он или нет? Сословные представители ответили:

«Да, виновен, но участия в преступном сообществе не принимал, сношений с членами сообщества не поддерживал и поручений членов сообщества не исполнял».

Обвинение ставило и другой вопрос: если Маяковский виновен в совершении некоего противоправного действия, то…

«… совершал ли он таковое с разумением, то есть мог ли он понимать свойство и значение совершаемого и руководить своими поступками»?

Суд ответил:

«Совершал без разумения».

Подсудимые виновными себя не признали.

Стали оглашать приговор.

О том, как встретил вердикт суда Маяковский – Пётр Лидов:

«Прозвучали первые слова приговора, касавшегося Трифонова. Юноша опустил голову, но тотчас глаза его открылись, и он, как говорят в школе, „уставился“ на фигуру председателя».