Виталий Станцо - То был мой театр

В театр прохожу не без труда: на вахте уже лежит блокнот с поименованными приглашёнными. Моей фамилии в нём нет, по когда я один, это уже не важно. Во-первых, на сорокалетие мне подарен был постоянный разовый пропуск "на одно Станцо", а во-вторых, знакомых за десять лет образовалось так много, что...

На этом снимке А.В.Эфрос улыбается. За время работы на Таганке с ним это редко случалось.

Ладно, нечего, да и нечем хвастаться.

В старом зале репетируют то, что через два часа предстоит играть. В разгар такой репетиции в зал, естественно, не иду - надо пропуск супруге организовать. Позвонил Дупаку по внутреннему телефону, а в ответ услышал нечто совсем уж неожиданное: дескать, вам-то как не стыдно, вы ведь не раз спектакль видели, а ещё пропуск просите; нам с Юрием Петровичем выговора дают за этот спектакль и так далее... Не знаю, что сказать: никак не ожидал, что Дупак откажет мне в одном, одном - для жены - пропуске. Видать, так допекли мужика, что на своих кидаться начал...

Обижаться глупо, но что-то надо делать.

Когда за полчаса до спектакля Николай Лукьяныч спускается к служебному входу, площадка перед театром запружена, как, наверное, та площадь в Хельсинки, о которой писал футбольный обозреватель. Подхожу к Дупаку и предлагаю обмен: я - из театра, жена - в театр. Он машет рукой: выйти-то вы выйдете, а войти как... Но позже, уже в 12, выходит к служебному входу усталый мрачный Любимов и даёт команду пропустить всех. Всех желающих. Всех, кто пришёл к театру в тот день.

Часть людей будет сидеть на полу, стоять в проходах. Это стеснит актёрские передвижения, но в целом спектакль пройдёт в этот день - действительно в последний раз - очень точно, мрачно-торжественно.

В понедельник возобновят репетиции "Бориса Годунова", к концу года спектакль слепят, покажут худсовету и управлению. На обсуждении все выступавшие - актёры, критики, журналисты, искусствоведы - говорили о новом спектакле почти только хорошее, но кончилось обсуждение, и создатели спектакля остались один на один с комиссией, у которой было совсем иное мнение. Опять же - никто ничего не запрещал, советовали сгладить острые углы, не говорили ни да, ни нет... Обычная говорильня, традиционная метода. Шли последние дни 1982 года.

Следующий, 1983 год, прошёл для театра вообще впустую. Буднично катали текущий репертуар, снимались в фильмах (те, кого приглашали), подрабатывали в концертах. Предпринимались время от времени попытки спасти "Высоцкого" и "Годунова". По разговорам, дошёл Любимов с этим делом аж до самого Зимянина, но и это ничего не решило. Секретарь-идеолог поучал Режиссёра с высоты своего роста (метр с кепкой, как говорят в народе) и положения (оно, понятно, несколько выше). Вернулся Любимов с этой встречи, как говорили, не столько подавленным, сколько рассвирепевшим.

Немного ожил, когда начали с Вилькиным репетировать булгаковский "Театральный роман". Придумано для этого спектакля было многое, в частности, раздвоение Максудова в прямом смысле: два актёра одновременно должны были играть эту главную роль. Я видел лишь одну репетицию, потому трудно сказать, во что бы это в конце концов вылилось...

В конце того же сезона в последний раз сыграли пушкинский поэтический спектакль "Товарищ, верь!", постарел спектакль, да и Иван Дыховичный, незаменимый здесь, как и в "Мастере", уходил на Высшие режиссёрские курсы.

День рожденья театра - 19 летне - ознаменовался открытием самостоятельного входа в новое здание (до того в него входили через старое). Играли по традиции "Доброго...". Раздавали автографы в фойе. И всё же даже в праздник дух уныния, "запах тлена" витал над моим Театром. После спектакля, уже в старом здании, для своих читал, пел и рассказывал Булат Окуджава - старые друзья пытались как-то поддержать театр. Впрочем, я вдруг засомневался: вполне возможно, что это было годом раньше...

Кое-как доиграли сезон. Показывали на малой сцене "Первый вариант "Вассы Железновой", практически перенесённый на нее группой актёров и режиссёром (А.Васильев), отколовшимися от Театра им.Станиславского, и "Пять рассказов Бабеля" в постановке Ефима Кучера. Вот и все успехи. А тут ещё старое здание стало потихоньку рассыпаться, поставили его на ремонт.

Сезон 1983-1984 года опять начали без Любимова. Он снова обитал где-то в заграницах, что-то ставил. Кажется, Достоевского в Англии.

Дальнейший рассказ - в основном но рассказам, хотя что-то происходило и на моих глазах.

Итак, поставив в Лондоне "Преступление и наказание" и получив за постановку какую-то высшую премию, Любимов в интервью по этому поводу вроде заявил, что дома ему практически не дают работать, что последние два с половиной года (после постановки чеховских "Трех сестер" - премьера этого спектакля состоялась 23 апреля 1981 года) он если и работал, то впустую.

Полагаю, что и этот демарш был ещё одной, роковой, если хотите, попыткой спасти "Высоцкого" и "Годунова". Я не читал и не слышал этих интервью. Знаю только, что Любимов знал цену слова. Речь его всегда отличалась чрезвычайной точностью и необтекаемостью. Он умел и любил называть вещи своими именами. Допускаю, что какие-то формулировки стали ещё более резкими вследствие целенаправленного перевода и монтажа. Как это делается, известно...

Последовал окрик из посольства и вызов туда. Любимов не пошёл. Дальше - больше: слово за слово... В одном из интервью Любимов заявил, как будто, что не вернётся в Союз до тех пор, пока не получит гарантий, что оба запрещённых спектакля пойдут, что ему, режиссёру с мировым именем, дадут делать то, что он считает нужным. Он сам, а не чиновники от театра, не сделавшие в жизни малой малости полезного, не создавшие, да и не способные создать что-либо.

Ответным ходом было сообщение, что, раз так, его заграничный паспорт аннулируется... Тогда он - уже без посредничества ВААПа - заключил контракт ещё на одну постановку и уехал из Англии на континент. В нашей печати никаких сообщений но этому поводу не было. По Москве ходили слухи, один другого нелепее. Обыватели в массе считали, что Любимов не вернётся, а если и вернется, то всыпят ему по первое число и правильно сделают. Ишь чего захотел! С одним из таких людей я поспорил довольно крупно, ставя на возвращение Любимова. Руководствовался при этом не только собственными впечатлениями, но и строками Высоцкого:

Не волнуйтесь: я не уехал,

И не надейтесь - я не уеду.