Алексей Новиков - Рождение музыканта

– Мишель! – перенимает питомца на обратном пути Варвара Федоровна. Она держит в руках собственноручно переписанные ноты, изящно перевязанные голубой атласной лентой. – Мишель, – говорит Варенька и пытается сделать строгие глаза, – музыка, Мишель… Я хотела сказать: любите музыку, и вы станете превосходным фортепианистом! – она протягивает Мишелю ноты.

Он смотрит на нее нерешительно, боясь огорчить: а что если он будет не только фортепианистом? Что если он будет играть на всех инструментах? Но стоит ли об этом говорить?

– Благодарю вас, Варвара Федоровна, – смущенно расшаркивается он, – я очень благодарен вам за все!..

На всю Варенькину жизнь останется памятен этот день. Еще ни одной безродной сироте не выпадала такая счастливая дорога, как ей в Новоспасское. Не в каждой гадальной колоде выходит встреча с Михаилом Глинкой.

Но будущее сокрыто непроницаемой завесой времен… Только из буфетной отчетливо доносятся шум приготовлений к парадному обеду и могучий возглас Дмитрия Николаевича:

– Федька!..

Надо бежать, встречать дядюшку, надо как можно скорее спасать птиц, которые бьются у него в руках, едва защищенные хрупкой клеткой.

– Бери, бери их скорее! – поспешно освобождается от подарка Дмитрий Николаевич. – Легче, брат, медведя живьем доставить, чем этакую воздушность! Вконец замучили… А поют, Михайла, что твои итальянки на театре!

Никаких итальянок Дмитрий Николаевич никогда не слыхал. И в театрах тоже не бывал. А вот с пернатой мелюзгой издавна водился. Каждая страсть свое возьмет.

Пенки, привезенные Мишелю, оказались отменно подобранных регистров. Осмотревшись на новоселье, они ловко сладились в нежном романсе на два голоса. Дмитрий Николаевич одобрительно прислушался:

– Ну то-то, бестии!

С приездом дядюшки шуму сразу прибавилось. Не от деликатных пенок, конечно, и будто не от самого Дмитрия Николаевича. Но таков уж уродился человек, что, даже пребывая в молчании, оставался оглушителен. Стоило сесть дядюшке в кресло, и кресло скрипело во всех регистрах до тех пор, пока не влетал в залу Федька-казачок:

– Кушанье поставлено!..

Когда гости двинулись в столовую, музыканты Афанасия Андреевича, спрятанные сюрпризом для Мишеля в буфетной, грянули «Гром победы, раздавайся!» Вот где размахнулся Яков-валторна, вот когда взял отместку за все барские садовые фарсы. Теперь-то наддала валторна в охоту: «Веселися, храбрый Росс!»

– Да как же они сюда попали, старче? – Дядюшка Афанасий Андреевич, остановись в дверях столовой, осматривал своих музыкантов с таким недоумением, будто видел их первый раз в жизни. – Откуда они взялись?

Мишель давно наговорился с Ильей, побеседовал со скрипачом Алексеем, перемигнулся с Тишкой-кларнетом и даже учтиво похвалил Якова-валторну за его поздравительную увертюру. Но сюрприз должен быть сюрпризом. Мишель хитро щурится и всем видом своим изображает полную растерянность.

– Не могу знать-с, сударь!

– Григорий! Как есть Григорий! – упоен Афанасий Андреевич. – Прошу полюбоваться, точь-в-точь Григорий! Да взгляни же, ma chere! – Дядюшка не успокаивается до тех пор, пока тетушка не наставляет на Мишеля черепаховый лорнет и, не понимая в чем дело, тянет неопределенно:

– A voila ça!..

– Да брось ты свою черепаху, мать моя! – досадует на нее Афанасий Андреевич, – нешто этакое чудо в черепаху увидишь? Ведь как есть Григорий. Истинный артист!..

Но то ли еще будет сегодня, в такой необыкновенный день!

Когда все расселись за обеденным столом и снова начались поздравления, встал с места Иван Маркело-вич и, призвав всех к тишине, глянул на Мишеля:

– Юный друг мой, и вы, государыни и государи мои! – начинает Иван Маркелович, и голос его исполнен той грусти, которой веет от каждой книги, когда нужно с ней расстаться. – Юный и милый сердцу друг мой, Михайла Иванович! Близится час, когда, оставя отчий дом, начнешь ты нелегкий дальний путь…

Все слушают Ивана Маркеловича в задумчивости. Кто не свершал пути в юности своей? Кто, идучи, не заблудился, кто пришел, счастливый, туда, куда шел? Не от того ли н сам Иван Маркелович грустит, продолжая напутственное слово:

– Не предрекаю поприща твоего, ибо не могу проникнуть в грядущее. Не пророчу тебе славы, ибо призрачна и своенравна слава человеческая. Но верю, что высоким умом и стойкостью в трудах ты сыщешь желаемый путь и пойдешь к цели, благостной отечеству. Подвизаясь в добродетели, гордись гордостью россиянина! Ты был самовидцем бедствий родной земли и видел ее славу. Помни же о тех, кто возлюбил родину более жизни. И свершая путь свой, вспомни о нас, спутниках юности своей, и помяни словом добрым, деянием похвальным! – Иван Маркелович высоко поднял чару и громко возгласил: – Новорожденному – многая лета!..

И тут музыканты своему барчуку такую честь оказали, что у Мишеля не только в глазах и в горле, но и в ушах защекотало. Оркестр играл здравицу, не обращая никакого внимания на госпожу Гармонию. Не ей, а Михайлу Ивановичу многолетие! Уедет в столицу – когда еще представится такой случай?

Поля, Наташа и даже Лиза, допущенная к торжеству, сидели за столом, раскрыв рты: да неужто Мишель и в самом деле такой важный? А ведь еще вчера ходил по детской, как самый обыкновенный Мишель. Так и не опомнились девочки до самого десерта.

А после обеда… не то чтобы началось самое главное. Нет! Самое главное еще вовсе не начиналось. После обеда просто началась в зале музыка. И дядюшка Афанасий Андреевич действительно объявил еще один свой сюрприз.

– В честь новорожденного – «Аллегро виваче»! – провозглашает дядюшка, но вместо того чтобы самому взмахнуть платком, он передает его, как гофмаршальский жезл, Мишелю…

– А ловко мы тебя провели, старче, – тешится под музыку Афанасий Андреевич, – ты не видел, не гадал, когда мои молодцы сыгрывались?

– Удивительное, дядюшка, «Аллегро»! – старается изо всех сил Мишель, хотя в Шмакове давно уже нет таких нот, в которые бы он не заглянул. Сдается, что в этом самом сюрпризе он даже подыгрывал Илье на сыгровке, но что из того? – Необыкновенный, дядюшка, сюрприз! – усердствует Мишель.

– То-то, – довольный откликается Афанасий Андреевич. – «Аллегро виваче» – запомни, медведь!

Мишель непременно запомнит. Собственно, он давно помнит все «Аллегро» от начала до конца, только не совсем так, как его играют дядюшкины музыканты. Мишель, не глядя, может сказать, кто где и как учиняет в оркестре междоусобную брань или пускается в такую распрю с госложей Гармонией, что, того и гляди, получит трепку от самого генерал-баса…

Мысли Мишеля летят под «Аллегро виваче» к другой музыке, которую он услышит в Петербурге. А сам он нетерпеливо посматривает в окно: когда же сядет солнце? Так бы и подтолкнул его, чтобы началось, наконец, самое главное!