Лучано Паваротти - Мой мир

Терпеть не могу все время дрожать за собственный голос. По натуре я импульсивен и часто поступаю по первому порыву. В конце концов, я — итальянец. Но слишком часто мне приходилось сожалеть о таких порывах, из-за которых приходилось отменять выступление, как было с «Богемой» в Буэнос-Айресе… Но у Керка был такой несчастный вид, да и Дэвид Хорн расстроится, а Билл вообще будет чувствовать себя самым несчастным человеком на свете, если мы не снимем эту сцену.

Я напомнил себе, что съемки этого телефильма намечались задолго до назначения концерта, — собственно о концерте договорились уже по приезде в Неаполь. Конечно, для меня такие выступления важны, их нельзя перенести. Но будет так же несправедливо, если из-за этого концерта, назначенного в последнюю минуту, пострадает фильм, который планировался заранее…

Я не улыбнулся и ничего не ответил Керку — мы просто продолжили снимать в номере Карузо. Керк снял все, о чем я его просил. Я видел, как он нервничает. Никто из нас больше не произнес ни слова. А я лихорадочно думал о том, что же делать?

Как только съемки в гостинице закончились, я сразу вышел, а Керк еще остался, чтобы снять крупным планом некоторые экспонаты музея Карузо. Спустившись к месту парковки, я увидел, что один из нашей группы садится в машину, и попросил его подвезти меня в порт. На пирсе Дэвид Хорн показал на маленькую гребную лодку и сказал, что мне нужно просто сидеть в ней у самого дока, чтобы снять крупный план. Нашли дублера, одели его, как меня, чтобы использовать его для съемки дальних планов на воде.

Я так люблю лодки, воду… Сев в лодку, я велел Дэвиду забыть о дублере — решил сам сниматься во всех кадрах. Вытащил из кармана пиджака сигару и закурил — если уж подвергать опасности свое горло, то почему бы не позволить себе одновременно все запретные удовольствия?

Я немного погреб, держа во рту сигару, и вдруг увидел машину с моим водителем: она стремительно неслась от гостиницы вниз к пирсу. Я подумал, что сейчас она влетит прямо в воду, но на пирсе машина вдруг остановилась, и из нее выскочили Керк и Билл. Когда они увидели меня в лодке, то забегали по пирсу. Керк кричал своим операторам, чтобы они начинали снимать, а я помахал ему и стал грести в открытое море.

Керк кричал: «Grazie, Лучано. Grazie, grazie!..»

Было совсем темно, когда мы поднялись на борт прогулочного катера, чтобы вернуться в Неаполь. Все были довольны: мы сняли все, что наметили. Митч Оуганг, режиссер из Пи-би-эс, договорился, чтобы на катере работал буфет. Все, за исключением нескольких человек (водителей автобусов), возвращались вместе с нами на катере.

Мы ели, пили вино. Получилась настоящая вечеринка. Кто-то в танцевальном зале нашел выключатель, и под потолком завертелся зеркальный шар, отбрасывая светлые блики. Многие пошли танцевать. Мы сидели на корме с Биллом и Дэвидом, наслаждаясь приятным бризом и глядя на приближающиеся огни Неаполя. Мне было слишком хорошо, чтобы тревожиться о сыром воздухе.

Дэвид Хорн попросил меня спеть. Я ответил «нет» — ведь в моем контракте не сказано, что в фильме я должен петь. Пусть поет сам. Он согласился и запел песню Фрэнка Синатры «Незнакомцы в ночи».

— Неплохо, — прокомментировал я. — Теперь моя очередь. — И спел «Мой путь». Дэвид ответил мне «Туманным днем»…

И началась наша дуэль из песен Фрэнка Синатры. Каждый должен был спеть один куплет и не пропустить слов. Первый, кто пропустит слова, считается проигравшим. Дэвиду было легче — он родился в Америке, а для меня английский язык — чужой. Но все-таки я победил. Синатра — мой друг, но не поэтому я выиграл дуэль: просто я старше Дэвида и знал все эти песни задолго до личного знакомства с Синатрой. И слова его песен выучил раньше, чем выучил английский.

До окончания работы над фильмом в Нью-Йорке оставалось больше месяца. Дэвид и Керк провели много дней, редактируя отснятый материал. Они сообщили мне, что должны вернуться в Неаполь, чтобы доснять еще натуру. Наконец Билл Райт и Керк Браунинг прилетели из Нью-Йорка в Пезаро, чтобы показать законченный фильм. Мы сели в гостиной, поставили видеокассету. Я видел, как они волнуются в ожидании моей реакции.

В общем, фильм получился замечательный. Ведь многие песни были настолько «запеты», что, используя их, трудно выстроить фильм и избежать шаблонов. Тем не менее Биллу и Керку удалось создать нечто оригинальное и интересное. Виды Неаполя были прекрасны, да и я не выглядел ужасным, когда меня показывали гуляющим по улицам и паркам.

Но все-таки что-то меня беспокоило. Это было в начале фильма, где звучит песня «Chista paese di sole» («Это страна солнца»). Билл построил сцену так: после долгих лет отсутствия человек возвращается в Неаполь, и его волнение возрастает по мере приближения поезда к городу. Керк снял меня в поезде: я выглядываю из окна и смотрю на прекрасные виды Неаполя — знакомые здания, кусты бугенвиллеи, лимонные деревья, залив с островом Капри вдали…

Не знаю, что именно, но что-то меня не устраивало и хотелось вырезать этот эпизод из фильма. У Керка же был такой вид, словно он был готов убить — себя? Или меня? «Но, Лучано! Эта сцена — одна из лучших!»

Я сказал, что не знаю почему, но она не годится. Керк объяснил мне, что фильм как раз нужной продолжительности — на один час. Если мы что-то вырежем, возникнут проблемы: придется возвращаться в Неаполь, чтобы что-то доснять. Я ответил, что это невозможно, — у меня все расписано на ближайшие полтора года. Мы так ни до чего и не договорились. Но я чувствовал, что эта сцена не так хороша, как остальной фильм, и предложил Керку и Биллу сходить в ресторан пообедать, пока я буду думать. Может быть, стоит еще раз посмотреть эту сцену? Они ушли, а я включил видеомагнитофон. Прокрутил начало фильма два-три раза, и тут до меня дошло, что именно мне здесь не нравилось. Мне не нравилось, как я спел песню!

Может быть, потому, что шофер Джузеппе сказал мне что-то или я сам что-то понял в Неаполе? Как бы там ни было, но в моем исполнении этой трогательной песни чувствовалась фальшь. Я вспомнил, что для озвучания фильма мы использовали старую запись, сделанную в «Лондон Рекордз» задолго до этого фильма. В то время запись мне понравилась, и ее выпустили. Но в то же время я отдавал себе отчет в том, что будет несправедливо задерживать выпуск фильма только потому, что у меня изменилось мнение об исполнении песни.

Когда Керк и Билл вернулись, вид у них был мрачный, пожалуй, даже несчастный. Они почти ничего не ели и были молчаливы.

— Веселей, ragazzi — воскликнул я. — С фильмом все в порядке! Мне не понравилось мое пение в этой сцене. Но ведь это мне не впервой.