Лучано Паваротти - Мой мир

Очень скоро мы были без ума от Джузеппе. Он много рассказывал о Неаполе, о непростой жизни в этом городе. Нам очень важно было знать это, потому что в окно автомобиля мы видели: все на улице vivace и аllergo (оживлены и веселы), как и подобает неаполитанцам.

Билл вспоминал, что когда он жил здесь и было холодно, шел дождь, то люди казались ему угрюмыми и несчастными, но стоило выглянуть солнцу, как неаполитанцы загорались, «как гирлянда рождественских огней». Мы были в Неаполе в мае, и эти «огни» всюду «горели».

Когда мы ехали по Неаполю на съемки, то меня так захватывала красота города и чудесная солнечная погода, что я начинал напевать какую-нибудь неаполитанскую песню — из тех, что должны были звучать в фильме. Джузеппе при этом всегда кивал головой, показывая, что знает эту песню, но никогда не высказывал одобрения. Более того — у него при этом было этакое снисходительное выражение на лице. Наконец я не выдержал и спросил, отчего он меня никогда не похвалит? Разве ему не нравится мой бесплатный концерт?

Он ответил: «Маэстро, вы великий певец, но наших неаполитанских песен петь не умеете». Я знал, что он говорит искренне, и хотел услышать его критические замечания.

Наконец наступила очередь Джузеппе петь для меня неаполитанские песни, и так, как он считал их следует петь. Голоса у него не было, но пел он потрясающе. Разумеется, он знал в песнях каждое слово и указывал мне те места, где я неправильно произносил слова на неаполитанском диалекте (хотел бы я, чтобы только неверное произношение было моим единственным недостатком в глазах Джузеппе). Он столько чувства вкладывал в каждую фразу, так точно знал, какую именно ноту надо выделить, какую подержать подольше! Его пение стало для меня откровением.

Неаполитанские песни пели все великие итальянские певцы — Джильи, Скипа, Карузо. Но моя любимая запись — это пластинка Джузеппе ди Стефано. Уверен, что самые хорошие исполнители этих песен, — неаполитанцы, поющие в кафе и ресторанах. У многих, как у нашего водителя Джузеппе, нет голоса. Но он лишний раз укрепил меня в моем мнении: хотя у таких певцов нет хороших голосов, в их исполнении много чувства.

Существует целое направление, своего рода школа исполнения неаполитанских песен такими певцами. Они очень гордятся ею. Когда слушаешь их, создается впечатление, что хороший голос мешает настоящему исполнению — он отвлекает от смысла песни и от выражения чувства. Подозреваю, что у многих из этих певцов в молодости были хорошие голоса, но теперь осталась только проникновенность исполнения.

Их пение просто замечательно, и звучит оно каждый вечер в ресторанчиках на набережной Неаполя, особенно у Санта-Лючии — как раз перед отелем, где я остановился. И в трактире романтичной рыбацкой деревушки Марекьяро. Когда эти певцы умрут, с ними умрет и замечательная манера пения: заменить их будет некому. И это меня очень печалит.

Само собой разумеется, что одна из неаполитанских сцен фильма снималась в Марекьяро. У Керка была идея снять меня на террасе дома над морем, откуда я окликал рыбаков, выходивших в лодке на ловлю. Утром он нашел рыбаков, договорился, и теперь они ждали в лодке у берега, когда я появлюсь на террасе. Увидев их, я махнул им рукой, они замахали в ответ.

Керк объяснил мне эту сцену и сказал, что именно я должен прокричать. Мне было нужно взглянуть вниз на уходящих в море рыбаков и крикнуть: «Эй, ragazzi (парни)! Хочу порыбачить с вами!» Но сказать это я должен был не по-английски или по-итальянски, а на неаполитанском диалекте. Мне сказали, как надо это произносить. Я повторил фразу несколько раз, пока не запомнил.

Заработали камеры, я махнул рыбакам рукой и прокричал свою реплику. Они должны были улыбнуться в ответ, позвать меня жестом и крикнуть: «Конечно! Давай!» Но вместо этого рыбаки в лодке ничего не ответили — у них был ошеломленный вид. Вдруг они захохотали и смеялись все громче. Керк остановил съемку.

Несколько человек из съемочной группы были в другой лодке — за кадром. Они подгребли к рыбакам спросить, в чем дело. Оказалось, что я перестарался — на своем неаполитанском наречии я крикнул: «Эй, парни! Я хочу на вас пописать». Да, неаполитанцы любят пошутить, но всему же есть предел.

Некоторые сцены снимались в самом сердце Неаполя. Когда мне предстояло пройтись по рынку у центрального вокзала, я чуть не свихнулся, глядя на изумительно красивую свежую рыбу, на всевозможные дары моря, разложенные на прилавках. А мужчины и женщины, их продававшие, были просто великолепны. Все они узнали меня и дружески приветствовали, но не устроили шума, как это обычно бывает, — они были заняты делом: продавали рыбу и не собирались терять голову из-за оперного певца.

Биллу и Керку захотелось снять, как я иду по улице Спакка Наполи. Эта знаменитая улица больше похожа на аллею, разрезающую надвое сердце города. На ней расположено много магазинов и разных киосков. После войны здесь был центр «черного рынка», и полиция не отваживалась сюда заходить. Даже и теперь эта улица считается не вполне безопасной, поэтому Кёрк и другие члены нашей группы были настороже, когда мы бродили там с нашими дорогими видеокамерами.

Нам передали, что можно не беспокоиться: у группы была договоренность с муниципалитетом о натурных съемках в городе. Но нас везде сопровождал какой-то человек — очевидно, он представлял другие местные «власти». Как нам сказали, это благодаря ему у нас не будет никаких проблем на Спакка Наполи или еще где-либо в городе. Napoli e sempre Napoli (Неаполь всегда Неаполь).

Последний наш съемочный день мы провели в Сорренто — необыкновенно красивом городке на высоких утесах в южной части Неаполитанского залива. Мы хотели заснять природу для двух песен, которые я часто исполняю в концертах «Torna surriento» («Вернись в Сорренто») — это одна из наиболее известных неаполитанских песен, и «О sole mio» («О мое солнце») — возможно, самая известная из них.

Неделя съемок проходила успешно. Я сел на новую диету и уже были видны результаты. Чувствовал я себя прекрасно, если бы не колено. Из-за него и было решено, что я не поеду вместе со всеми в Сорренто на машине. Добираться туда надо было больше часа. Дорога с крутыми поворотами вьется среди скал, ехать быстро нельзя, а когда навстречу попадается грузовик, то вообще приходится останавливаться, чтобы пропустить его. Когда я долго сижу в машине, нога потом совсем не разгибается, и мне становится еще хуже.

Дэвид Хорн договорился доставить меня в Сорренто на катере — это займет в два раза меньше времени.

Через час после отъезда группы Дэвид, Джуди, Джованна и я пришли к причалу в Санта-Лючии — катера не было. Дэвид расстроился и начал выяснять, что случилось, но каждый на пристани рассказывал что-то свое: катер сломался, у владельца катера случилось дома несчастье, нет топлива… Порой Неаполь становился вдруг очень непонятным городом. Дэвид попытался нанять другой катер, но никто не хотел идти в Сорренто. Об автомобиле не могло быть и речи: тогда мы вообще опоздаем или можем угодить в дорожную пробку.