Анатолий Вишневский - Жизнеописание Петра Степановича К.

– Человеческая жизнь, – сказал он, – быстротечна, и луна, что нам светит (все посмотрели на небо, потому что луна, в самом деле, сияла вовсю, хотя и закрываемая время от времени пробегавшими облаками) и светила еще при Навуходоносоре, только подчеркивает эту быстротечность. Но такой инфузории, как я, кажется, что она живет очень давно и даже познала законы жизни. Какой закон главный? Закон потерь. Только в детстве и немного в молодости мы приобретаем, а потом тратим и теряем. Тратим наши знания, а теряем человеков… – Он помолчал, как будто перебирал в памяти всех, кого знал и кого уже не было. А, правду сказать, так вспомнилась ему только Катя, ему снова ужасно жалко стало, что она мало хорошего успела увидеть в жизни, даже платья крепдешинового он ей не купил, а ведь ей так хотелось… Далось ему это крепдешиновое платье! Он представил себе, что она могла дождаться негаданного возвращения сына, от жалости голос его начал дрожать, потому Петр Степанович и замолчал ненадолго, но потом все-таки продолжил.

– Что такое закон природы? По закону всемирного тяготения вода может течь только вниз, через это никто и не видел, чтобы вода по своей воле текла вверх. Если б такое случилось, это было бы чудо, противное законам природы. – Петр Степанович снова сделал паузу, понимая, что речь его получается слишком длинной и надо дать ей достойное завершение. – По закону потерь мой сын не должен был бы вернуться, а он вернулся. Это – чудо. Наука не признает чуда, а я верю в науку, но за такие чудеса можно и выпить.

Все поддержали Петра Степановича одобрительными возгласами, стали чокаться, а потом долго еще сидели под скользившей между облаками луной, и Лена Верченко даже процитировала всегда трогавшие Петра Степановича стихи про луну, которая с высоты над Белой Церковью сияет; потом пели вполголоса «Розпрягайте, хлопці, коней», «Под звездами балканскими» и другие песни; потом снова разговаривали, перебирая события последних лет, – каждому было, что рассказать; снова помянули Ваню Бутенко и Витьку Непорожного – Петр Степанович знал обоих; Маруся даже всплакнула, опустив лицо и вытирая непрошеные слезы. Старший сын чокался со всеми, поддерживал беседу, но, в общем, был не очень-то разговорчив и, казалось, даже не все слышал, будучи погружен в свою думу. И Федя Коноваленко почти ничего не говорил. В войну он попал в окружение, выбравшись, оказался в партизанах у Ковпака, ходил героем, но в тот вечер ему неудобно было показывать свое геройство.

Петр Степанович и Любовь Петровна ушли раньше – ему с утра идти на службу, а она была после дежурства. Младший сын остался вместе со всеми. Любовь Петровна пыталась и его отправить спать, он только помотал головой и не стронулся с места. Разошлись, когда небо уже стало светлеть.

Пили немного, но все-таки хорошо, что у Любови Петровны, как у медицинского работника, дома всегда был небольшой запас спирта.

VI

Любовь Петровна тревожилась, как примет ее вернувшийся старший сын, но все прошло хорошо. Он был уже человек взрослый и повидал много такого, о чем не любил рассказывать. Когда он понял – после окончания всех проверок, – что сможет, наконец, вернуться домой, больше всего ему виделось, как мать радуется его возвращению. И когда отец написал ему в первом же письме, что мать умерла, он почувствовал не горе даже, а просто растерянность. Воображаемая встреча с матерью была в его сознании чем-то вроде пропускного пункта, через который ему предстояло пройти, чтобы вернуться в прежнюю жизнь, а потом уже зажить по-новому. А сейчас что?

Любовь Петровна, как умная женщина, рассудила, что сейчас главное для старшего сына Петра Степановича – после долгих скитаний по зыбкой мари войны – почувствовать твердый грунт под ногами, прочную стену за спиной. А они с Петром Степановичем жили по тем временам порядочно. У них был свой дом, унаследованный Любовью Петровной от родителей (мама умерла в самом конце войны), огород большой, пока были карточки, они всегда их хорошо отоваривали, Любовь Петровна уколы делала частным образом.

– Ты, – сказала она старшему сыну, – о прошлом не думай. Твое дело – доучиться еще один год, чтобы десятилетку закончить. А потом, если захочешь, пойдешь дальше образование получать. Мы с батькой поможем, не сомневайся.

Любовь Петровна, по знакомству, устроила старшего сына разнорабочим на хлебозавод, чтобы он получил продовольственные карточки и вообще… Хлебозавод, одним словом… А после работы он учился в вечерней школе, заканчивая десятый класс. К удивлению и даже гордости Петра Степановича, за пять…, да где там за пять, за шесть потерянных лет он почти ничего не забыл, и все эти тангенсы-котангенсы щелкал, как семечки. А директор школы, знакомый Петра Степановича еще по довоенным временам (он демобилизовался и вернулся на свою прежнюю должность вместо того нетопыря, что не хотел принимать среднего сына Петра Степановича в восьмой класс), говорил:

– У вашего сына – большие математические способности.

– Яблоко от яблони недалеко падает, – скромно улыбался Петр Степанович. – Я ведь в молодости сам преподавал математику.

Петр Степанович с удовлетворением поглядывал на старшего сына. Тот все еще частенько ходил в той же несносимой гимнастерке, в какой пришел со службы, но у него уже появились две гражданские рубахи – одна купленная, а вторую ему Любовь Петровна сшила из довоенного материала. Петр Степанович радовался, когда видел сына в гражданской рубахе, и заводил с ним разговоры о его дальнейших планах. Его намерение поступать в университет на физико-математический факультет Петр Степанович очень одобрял.

– Мне тоже надо было пойти по математике или по физике. У меня в молодости был знакомый, Жгутик, не знаю, где он сейчас, так он мне всегда говорил: «с твоими способностями, Петруша, не по агрономии надо было идти, а по точным наукам». Но тогда с сельскохозяйственными продуктами было неважно, и я решил двигаться в эту сторону. А то бы тоже мог сейчас быть физиком.

Вступительные экзамены старший сын Петра Степановича сдал прилично, бывший фронтовик, никаких трудностей с поступлением не было. Даже не посмотрели, что был в плену, о чем он написал в анкете. С продуктами из дому помогали. Он приезжал обычно на выходной, всей езды было часа четыре, проводил дома две ночи, и уезжал ранним поездом с вещмешком, наполненным разной провизией: крупами, картошкой, особенно Любовь Петровна заботилась, чтобы обязательно положить в вещмешок кусок сала. Оно не портилось, и калорийность была высокая. Любовь Петровна покупала сало на базаре, стоило это дорого, а ведь надо было и среднему сыну помогать, и самим кормиться. Но как-то она выкручивалась. Петр Степанович отдавал ей всю получку, а в детали особенно не вникал. Правда, завести козу – это была его идея, козье молоко не хуже коровьего, даже полезнее, а прокормить козу легче. В общем-то, такого голода, как в других местах, у них тогда не было, хотя, кажется в 1947 году, в больнице у Любови Петровны и открыли отделение для детей-дистрофиков.