Шарль Азнавур - Прошлое и будущее

Я снова взялся за свои тексты, выискивая огрехи: «Молодость», «Потому что», «Чтобы сыграть джэм», «Я себе представлял», песня «Ненавижу воскресенья», получившая на фестивале шансона в Довилле приз Общества драматургов. Все было соблюдено — рифмы, цезуры и полустишия, темы соответствовали духу времени. Меня отличало то, что я никому не подражал. Многие певцы исполняли мои песни и даже требовали новых. В чем меня упрекала пресса? Ей не нравилась моя внешность? Так я ее не выбирал, не все же рождаются с греческим профилем. Мой голос? Ах да, мой голос! Сколько же чернил было потрачено на то, чтобы написать о нем. Приглушенный, хриплый — согласен. Но это был голос улицы, голос соседа по лестничной клетке, и публика уже начала к нему привыкать. Почему так прекрасно воспринимается хриплый голос заокеанского певца, но не голос француза? Может, мне надо было работать над тем, чтобы петь тонким голоском, таким как у Тино Росси? А может, надо было сделать себе лоб, как у Жана Маре, нос, как у Марлона Брандо, и рот, как у Мориса Шевалье? Или возродить средневековые технологии и нарастить пять — десять сантиметров благодаря пытке растяжения? Об этом не могло быть и речи! Пусть думают что хотят. Послав все это к черту, я продолжал писать о любви и о повседневной жизни.

После любвиМы — единое целое.После любвиНаши члены тяжелы,И в смятых простыняхМы лежим, сплетясь в объятьях.После любви На исходе дняЛежим и мечтаем.

Почти пятнадцать лет я ждал, что мои хулители успокоятся и изменят свое мнение, видя восторженную реакцию международной аудитории. Как бы не так — ничего, niente, nothing, nada. И тогда я продолжил свой скромный путь, выступая в основном за границей, где пресса с самого начала меня любила и баловала. В Польше меня даже назвали «Наполеоном песни». Неплохо для того, кто всегда мечтал сжигать мосты.

Одним из самых ярых моих противников, то ли по велению моды, то ли из духа противоречия, был администратор театра «Комеди Франсез». Кроме всего прочего, он был журналистом и посвятил мне кучу уничижительных статей. Ему нужен был достаточно известный певец для участия в благотворительном вечере, поскольку надо было привлечь побольше людей и, соответственно, денег. Выбор членов товарищества «Комеди Франсез», как мне рассказывали, был единодушен: Азнавур. И тогда наш приятель оказался перед серьезной дилеммой: какова будет моя реакция? Не рискуя обратиться ко мне лично, он подослал вместо себя эмиссара, которого я принял спокойно и любезно. Тот изложил просьбу, состоявшую в основном из громких, напыщенных слов типа «исключительный вечер, будут присутствовать самые видные деятели искусства и политики, одна из самых престижных сцен мира и прочая, и прочая…» Когда он закончил свою речь, я молча смотрел ему в глаза, никак не реагируя на эти слова. Он несколько переборщил, считая, что очень хорошо все расписал.

Подумайте сами, мне делали просто царский подарок. Было такое впечатление, что сам Мольер расстелит передо мной красный с золотом ковер, передо мной — жалким певчишкой из варьете! По всей видимости, он ожидал, что я в глубоком волнении упаду на колени и, тронутый до слез, прошепчу: «О, спасибо, спасибо!» еще более надтреснутым голосом, чем обычно. Я хорошо владею своей профессией, поэтому знаю, как воздействует на зрителя долгая пауза. У него, наверное, создалось впечатление, что я не могу произнести ни слова от волнения. И тут я спокойно, чрезвычайно степенно, делая хорошо выдержанные паузы между фразами, с наивной улыбкой ответил: «А почему же господин администратор не пришел сам? В конечном счете, вы мне предлагаете не контракт, а, насколько я понимаю, выступление на общественных началах». Человек тут же потерял весь свой лоск и начал что‑то мямлить, ссылаясь на какие‑то нелепые и малоубедительные причины. Чтобы покончить с этим, я поднялся и любезно добавил: «Буду рад сообщить свой ответ лично господину администратору и никому кроме него». Последняя точка поставлена, выход через левые кулисы, и удовлетворенная ухмылка на моей физиономии! Через сорок восемь часов я уже обедал с господином администратором, и в день гала — концерта «Мольер» расстелил‑таки передо мной красный с золотом ковер. На сцене прославленного театра «Комеди Франсез» состоялся мой первый и последний спектакль под названием «С Азнавуром не шутят».

На следующий год я снова выступал в «Олимпии». Вышеупомянутая история уже была полностью забыта, как вдруг однажды в мою гримуборную пришел Рауль Бретон, держа в руках журнал «Интранзижан», раскрытый на страничке новостей культуры. В глаза бросался жирный заголовок, растянутый на две колонки: «МЕА CULPA»[55]. Под статьей стояла подпись администратора театра «Комеди Франсез» Марселя Исковски. На моей памяти это единственный критик, который, пусть даже в заголовке на латинском языке, осмелился выразить свое раскаяние. Я с глубоким волнением прочитал эту прекрасную статью, не испытав никакого злорадства по поводу взятого реванша. Он наконец услышал меня, признал мой голос и мои песни. Сегодня я хочу поблагодарить его за этот жест. Не сделал этого прежде только потому, что в то время предпочитал делать вид, что не обращаю внимания на посвященные мне статьи в прессе.

Мои пластинки продавались очень хорошо, их крутили по радио. Певцы, исполнявшие мои песни, объявляли меня — тогда было принято при исполнении называть имена автора слов и композитора, впоследствии эта практика была утрачена. В провинции я тоже пользовался неплохой репутацией. ЖануРанзуйи, рекламному деятелю и истинному южанину, пришло в голову предложить мне выступать в конце первой части концертов Лео Маржана. Жан — Луи, тогда еще не знакомый с Жаном Ранзуйи, предложил тому оплатить все мои выступления заранее. Поскольку Жан Ранзуйи плохо себе представлял, с чем ему придется иметь дело, то решил прийти на один из моих концертов в «Олимпии». Прослушав первую песню, он пришел в ужас и воскликнул с южным акцентом: «В Марселе меня четвертуют! И ведь жена меня предупреждала: «Смотри внимательно, куда суешься»!» Когда песня закончилась, видя, что зал взорвался аплодисментами, он добавил: «Но они все балдеют от парижан!» Чем дольше шло выступление, тем больше наш приятель паниковал: подумать только, я заранее заплатил за все это! В финале, видя, что публика пребывает в восторге, он поднялся и сказал: «В конце концов, кто знает, может и обойдется».

Как ни странно, именно юг Франции, и в частности Марсель, стал моей первой вотчиной. Когда‑то у Эдит я познакомился с Тони Рейно, владельцем варьете и одного из спортивных залов в Марселе. Последний не имел кулис, и улица, ведущая к нему, была очень узка. Прийти туда было еще достаточно легко, потому что я появлялся намного раньше зрителей, но на выходе меня поджидали все родители и прародители поклонников марсельского шансона. Сами понимаете, какая была толчея. Чтобы толпа меня не раздавила, охрана предоставила мне тюремную машину, которую в народе называют «черным вороном», благодаря чему я беспрепятственно мог покинуть заведение и целым и невредимым добраться до гостиницы, где, забежав в номер, закрывался на два оборота. Наблюдая весь этот цирк, отец с издевкой заметил: «Подумать только, моего сына каждый вечер везут, как уголовника!».