Шерли Грэхем - Фредерик Дуглас

— Пусть он говорит!

— Слушайте!

— Дуглас! Фредерик Дуглас!

Так кричала толпа до тех пор, пока багровый от ярости коротенький священник не опустился беспомощно на свое место.

Фредерик Дуглас, этот «молодой лев», теперь достиг полного расцвета своих сил. Он стоял перед громадной аудиторией, заполнившей каждый уголок Ковент-Гардена, и чувствовал, как силы эти разливаются по всему его телу. Он твердо решил, что ни один мужчина и ни одна женщина, до которых донесется его голос, уже никогда не смогут сказать: «Я этого не знал!»

Священник Кокс в отчете, написанном для своей сектантской газеты «Нью-Йорк Эванджилист», писал: «Речь Дугласа — это извращенное, оскорбительное посягательство на закон обоюдной праведности, внушенное, думается мне, не свыше, а снизу. Этот Дуглас обвинил американские общества сторонников воздержания и церкви в том, что они являются врагами его народа. Он говорил с американскими делегатами таким тоном, словно он наш школьный учитель, а мы — его послушные и преданные ученики».

И зал Ковент-Гардена сотрясался от бури восторженных возгласов и аплодисментов, какой этот театр еще не знал за всю историю своего существования.

«Все мы собирались отвечать ему, — говорилось в заключение в отчете Кокса, — но было уже слишком поздно. Весь театр шумел, словно охваченный духом возбуждения; зрители неистовствовали, и бедный мистер Кирк едва сумел улучить момент, чтобы произнести несколько очень уместных и разумных слов».

Гром аплодисментов перекатывался по залу, когда Дуглас, поклонившись, хотел сойти со сцены; люди бросились вперед, чтобы пожать ему руку. Они загородили ему путь. Мужчины и женщины плакали, кричали до хрипоты. Никто из них не слышал и не замечал «бедного мистера Кирка». Дуглас вышел из театра во главе целой процессии лондонцев, продолжавших и на улице бурно приветствовать его. К ним стали присоединяться любопытные прохожие. Еще более возросшая толпа следовала за Дугласом от Бау-стрит до Расселл-стрит. Однако, миновав Дрюрилейнский театр, Фредерик остановился. Он обернулся, махнул рукой, и люди тесно сомкнулись вокруг него.

— Друзья мои, — сказал им Дуглас, — за всю мою жизнь я не встречал еще такого доброго отношения к себе. Но я говорил не затем, чтобы вы шумно приветствовали меня, а затем, чтобы вы начали действовать. Я рассказал вам о рабстве, об угнетении, о злых и несправедливых делах, которые творятся на этом свете. Теперь я говорю вам, что все это касается не одних лишь черных рабов в Америке, но и белых рабов здесь, в Европе. Друзья мои, сейчас не время для бурных приветствий. Возвращайтесь в свои дома, в свои лавки и конторы. Передайте другим то, что я вам сказал, и найдите себе работу по силам, дело, которое поможет освобождению всех народов. А теперь ступайте, ступайте скорее!

Он продолжал стоять лицом к толпе, пока вся она не разошлась; люди, уходя, оглядывались на него и возбужденно толковали между собою.

И тогда со вздохом глубокого удовлетворения Фредерик Дуглас отправился дальше по Расселл-стрит. Затем он свернул в Дрюри-лейн и полчаса спустя уже ехал по Фулхем-Роуд.

Фредерик не был больше обитателем Тейвисток-сквера. Когда. Джеймс Баффем отправился назад в Америку, а Дуглас — в свою поездку по северу Англии, они отказались от мансарды, которую снимали там. Возвратившись в Лондон, Дуглас получил от друзей приглашение поселиться в их доме в Челси; здесь, во время редких передышек между утомительными разъездами, он мог спокойно отдыхать от городского шума и пыли. С удовольствием вспоминал потом Фредерик это лето — прозрачный воздух, мягкое солнце, долгие прогулки по берегу реки. Часы, проведенные за чтением под сенью дерева, раскинувшегося позади коттеджа, раскрывали перед ним все новые и новые горизонты; прочитанное давало ему все более широкое представление о вещах. Ощутимее, горше, чем шрамы на спине, была для Фредерика его необразованность. Теперь он хватался за каждую возможность учиться.

Дома, в Америке, народ был взбудоражен войной с Мексикой. Опасность возникновения новых рабовладельческих штатов заставляла аболиционистов торопиться. Английскому обществу борьбы с рабством был немедленно передан наказ вовлечь в борьбу весь народ, постараться, чтобы рабочие Англии узнали, каким образом рабство в Америке ставит под угрозу все их тяжело доставшиеся завоевания, и, быть может, добиться бойкота хлопка, взращенного рабским трудом.

Фредерик Дуглас откликнулся на этот призыв. Тысячи людей заполнили до отказа Фритрейд холл в Лондоне, чтобы послушать его. Рабочие в Манчестере и Бирмингаме узнавали, как растет хлопок.

В концертном зале Ливерпуля купцы смешивались в толпе с портовыми рабочими.

Фредерик Дуглас беседовал с людьми самых различных профессий и общественного положения. Уильям Гладстон с пользой для себя прислушивался к словам чернокожего американца. В Эдинбурге Фредерика принимал Джордж Комб, и этот философ не только говорил, но и слушал. Они обсуждали хлебные законы, сокращение рабочего дня и роль рабства в современном мире. Дугласа настойчиво уговаривали остаться в Европе. Ему предлагали важные посты в Ирландии и Шотландии.

— Пошлите за своей семьей, Дуглас! — говорили ему. — Здесь вас ждет большая работа.

Но Дуглас отрицательно качал головой. Несмотря на всю свою разностороннюю деятельность, он постоянно чувствовал в эту зиму какое-то внутреннее беспокойство. Верно, что он представлял и защищал в Англии интересы американских рабов. За несколько месяцев он сделался знаменитостью. Но в глубине души он знал, что все это лишь период подготовки к главному. Он походил на атлета в прекрасной форме, натренированного до предела, но все еще не идущего дальше мелких стычек с противником, ибо для Фредерика Дугласа настоящее дело было впереди — в Америке.

Дуглас и его друзья ожидали окончательной договоренности с капитаном Олдом. Он запросил за своего раба сто пятьдесят фунтов стерлингов, и деньги были ему сразу же высланы.

И вот однажды утром Дуглас, находившийся в Дарлингтоне, получил письмо от Джорджа Томсона:

«Прибыли ваши бумаги. Приезжайте к нам на два-три дня, прежде чем поедете в Уэльс. Надо о многом поговорить, а я знаю, что нам предстоит скорая разлука».

Так начались последние дни пребывания Дугласа в Англии. Его приглашали на обеды, приемы, чаепития, устраивали его прощальные выступления.

— Что вы собираетесь делать? — спрашивали люди.

— Мне хотелось бы издавать газету, на страницах которой я смог бы прямо обращаться к своему народу, газету, которая докажет, что у негра есть разум, способность рассуждать и отчетливо излагать факты.