Анатолий Левандовский - Кавалер Сен-Жюст

— Почему ты так долго не писала? — спросил он, и свой голос показался ему неестественным и чужим; и ему стало страшно, что ей он тоже покажется чужим и неестественным.

Но она ничего не ответила; она улыбалась и не произносила ни слова.

— Любишь ли ты меня еще? — спросил он и удивился себе, зачем спросил это.

Но она опять не ответила. Она приникла к нему, и он почувствовал, что волосы ее действительно мягкие и пахнут так же, как тогда, там, в Блеранкуре.

«…Чтобы быть счастливым с женщиной, нужно сделать ее счастливой, не давая ей этого почувствовать…»

Он охватил ее рукой и осязал тепло ее тела, и голова его закружилась. Он ввел ее в свой гадкий, неуютный номер и остановился, держа ее за руку.

— Вот видишь, как у меня, — сказал он неизвестно зачем; потом добавил: — Я ведь ходил к твоему отелю, желая увидеть тебя.

Она кивнула и продолжала улыбаться.

— Чем же разомкну я уста твои? — сказал он, целуя ее и увлекая к кушетке.

Она доверчиво поддалась ему.

Он сел и посадил ее рядом.

Она припала к груди его, просунула руки под его рубашку и, обняв его, стала гладить нежно и страстно, как умела только она.

Он хотел все сделать красиво, как делал некогда с нею, но теперь он утратил это умение и стал действовать грубо и нетерпеливо. Но она, казалось, не замечала этого, она удвоила свои ласки, вынуждая его отвечать.

Он был уже в ином мире, далеком от всех его мыслей, дел и забот. Он плыл по широкой реке, нет, по необъятному морю, и могучий прилив увлекал его на самый гребень волны. Но отлив начался раньше, нежели волна прилива достигла вершины. Он действовал по инерции, но у же в ласках ее не ощущал блаженства, а лишь одну суетливость, и эта суетливость становилась ему неприятна, и он силился избежать ее…

«…Оставь ее абсолютно свободной… Если хочешь сделать женщину счастливой, предоставь ее самой себе…»

…Он предоставил ее самой себе, но отнюдь не был уверен, что сделал ее счастливой. Она ничего не понимала и смотрела на него молящим взглядом. Потом стала плакать.

Он уселся, поправил свой костюм и сидел молча. Потом сказал:

— Почему ты не написала мне, не предупредила письмом, что придешь?

— Теперь это уже не имеет значения, — сквозь слезы ответила она, и он впервые услышал ее голос.

Но он настаивал на ответе, и она сказала:

— Я не писала тебе, боясь, что ты уклонишься от встречи.

— Но я же ходил к отелю «Тюильри», и ты знала об этом.

Она ничего не ответила.

— Ты совсем не думаешь о будущем, — сказал он.

— У меня нет будущего, — ответила она.

«…Чтобы быть счастливым с женщиной, нужно сделать ее счастливой, не давая ей этого почувствовать…»

…Тонкий афоризм. Пожалуй, слишком тонкий, чтобы быть правдивым… Что дал он ей почувствовать? Ничего, кроме гадливости… А пытался ли он сделать ее счастливой? Да он меньше всего думал об этом!..

— Где ты была все это время? — спросил он, лишь бы что-то спросить.

— Жила у родственников в деревне, а потом в Париже.

— Ты оставила мужа?

— Да.

— Из-за чего?

— Из-за кого, хотел ты спросить? Да из-за тебя же, из-за тебя!

— Значит, ты любишь меня еще?

Она снова заплакала.

Он вспомнил, что не узнал о главном, и спросил:

— Твой муж арестован?

— Он недолго пробыл в заключении. Потом он уехал за границу.

— Уехал? Ты хочешь сказать — эмигрировал?

— Да.

— А отец твой?

— Тоже.

— Значит, ты дочь и жена эмигрантов?

— Не волнуйся за меня. Я уехала из Блеранкура задолго до того, как они эмигрировали, и мои документы в полном порядке.

— Но откуда у тебя документы?

— Благодаря добрым людям.

«Скверно, — подумал он, — очень скверно. Она дочь и жена эмигрантов и живет по фиктивным документам».

Но он не сказал ей этого. Он сказал ей совсем другое, и это было так неожиданно для него самого и так глупо, что он изумился.

— А у меня есть женщина, — сказал он.

Она ничего не ответила.

— Женщина и дети, — продолжал он с воодушевлением. — Можешь ли ты это понять?

Она молчала.

— Ты будешь нянчить моих детей?

— Нет, — сказала она.

— А ты не ревнуешь?

— Нет.

— Совсем?

Она не ответила.

— Ты все еще любишь меня?

— Да, я люблю тебя.

— Но нам надо расстаться. Преодолеем нашу слабость. Надо все забыть и больше не видеться. У меня есть женщина и дети, а ты была мне неверна.

Она молчала.

— Ты ведь была мне неверна? — спросил он.

— Да, — ответила она.

— Прекрасно, — сказал он. — Надо все забыть и разойтись.

Она встала и вытерла глаза.

— Впрочем, мы еще увидимся, — сказал он. — Нам надо о многом поговорить, а я ведь ничего не знаю о тебе. Ты придешь ко мне завтра.

Она ничего не ответила.

«…Опасно быть слишком предупредительным с женщиной, еще опаснее слишком удовлетворять ее».

…Кажется, он избежал этой опасности.

Провожая, он обнял ее. Она не сопротивлялась, но и не отвечала. Она была спокойна.

Он запер дверь и повернул ключ два раза.

Потом упал на кушетку.

В голове был сумбур, в чувствах тоже.

Но он с предельной ясностью понял одно: он не любил ее больше. Дьявольское наваждение окончилось, ушло вместе с ней, и это было хорошо. Это было единственной отрадой во всем пошлом и гадком сегодняшнем вечере. Нарыв лопнул, гной вытек, и больной спасен. Ее приход спас его. И от нее, и от Анриетты. И за это он должен быть ей благодарен.

Он вынул из нагрудного кармана свой маленький блокнот и в сумерках, с трудом разбирая слова, стал просматривать свои афоризмы.

Ага, нашел. Нашел страницу, на которой была одна только строчка: Любовь — это поиск счастья.

Улыбнулся. Зачеркнул. Вместо этого написал:

Любовь, ты телесна, фривольно-легка,От сердца великого так далека…

Удивительно, как он вспомнил это двустишие… Он написал его когда-то в дни юности, когда сочинял свою никем не признанную комедию «Арлекин-Диоген». Уже тогда он понял, что обладает великим сердцем, созданным не для любви к женщине, а для любви к родине… Понял? Нет, конечно же в те времена, шатаясь вместе с Демуленом по грязным притонам Пале-Рояля и заводя интрижки со случайными актрисами, он ничего подобного понять еще не мог — где ему было понять это в те времена! Но он почувствовал это помимо погрязшего в пороках сердца, помимо мозга, разгоряченного крепкими напитками, он почувствовал пророчески…

От сердца великого так далека…

Ну разве мог он теперь любить Терезу? Да и не только Терезу, а и кого бы то ни было, скажем эту самонадеянную восемнадцатилетнюю девочку, Анриетту…