Джек Майер - Храброе сердце Ирены Сендлер

Она мотнула головой в сторону маленькой нищенки.

Яга перевела взгляд с Ирены на умирающую девочку:

– А как мы ее отсюда вытащим?

– Через суд.

– Мне кажется, она не доживет до утра.

– Отломи кусочек, – сказала Ирена, показывая на буханку хлеба в холщовой сумке Яги.

– Ирена. Это очень опасно. Где мы ее спрячем?

– У тебя на Лекарской. Оставишь ее у себя один-два дня, а потом ее заберет сестра Матильда. Да… здесь и сутки не протянет… Пронесем ее через переулок, что за твоим домом. И никто ничего не увидит.

Яга ткнула пальцем в сторону висящего неподалеку плаката, напоминающего о том, что всем, кто помогает евреям, грозит смертная казнь. Рядом с ним на стене висела красная листовка со списком расстрелянных в предыдущий день.

Ирена бросила взгляд на девочку. Та лежала на тротуаре под стеной дома… Ирена снова протолкалась через потоки пешеходов и взяла девочку на руки – как пушинка!.. Она почти не реагировала, хотя потом, наверно, почувствовала, что рядом бьется сердце другого человека.

– Мама… мама… – прошептала она, еле шевеля растрескавшимися губами.

К ним присоединилась Яга, и они все вместе прошли немного вниз по Лешно, к зданию суда. Никто не обращал на них ни малейшего внимания. У входа в суд Ирена присела.

– Найди смотрителя, – сказала она Яге. – Йозефа… знакомого Изабелы Кучковской. Если сможешь с ним договориться, подай мне сигнал. А потом иди к воротам на улице Лешно, найми извозчика и жди нас на арийской стороне на перекрестке Огродовой и Бялой. Через час.

– А если я не смогу его найти… или он откажется?

Ирена склонилась к лежащей у нее на руках девочке и на примитивном идише спросила, как ее зовут.

– Берил, – прошептала та.

– Тогда Берил не доживет до утра.

Ирена прислонилась к бетонной стене здания и стала укачивать Берил, напевая польскую колыбельную.

– Haks-Rakhmunes! Haks-Rakhmunes! – причитали сидящие рядом нищие.

Через несколько минут Яга молча кивнула Ирене, свернула на Лешно и отправилась к воротам гетто.

Ирена вошла в здание суда и влилась в шумную толпу арийцев и евреев, поляков с повязками и без, ищущих помощи или поддержки. Полированный мраморный пол только подчеркивал нищету находящихся в большом зале людей. В дальнем конце огромного фойе Ирена увидела возвышающуюся над морем кепок, шляп и платков лысину Йозефа. Крепко прижав к себе Берил, Ирена сделала глубокий вдох, нырнула в этот человеческий океан и поплыла на ту сторону.

Ирена спустилась за Йозефом по задней лестнице, и какофония голосов постепенно превратилась в смутный шум. Он открыл ключом дверь, при свете фонаря они спустились по еще одной коротенькой лестнице и оказались в полутемном коридоре, в конце которого виднелась слабая полоска света.

– Дальше по коридору, вверх по лестнице, а потом на выход через первую дверь.

Ирена вложила ему в руку 50 злотых. Он покачал головой, отказываясь.

– Благослови вас Господь, – сказала Ирена.

– Нет, – он выключил свой фонарь. – Благослови Господь вас.

Потом он растворился в темноте, и Ирена услышала, как за спиной щелкнул дверной замок.

Ирена почти ощупью шла по коридору, не отводя глаз от тонкой полоски света под далекой дверью и смахивая прилипающую к лицу паутину. Дверь была отперта, она толкнула ее и внезапно оказалась, ослепленная ярким светом дня, в маленьком, расположенном чуть ниже уровня земли вестибюльчике. Берил продолжала спать.

Ирена постояла, привыкая к свету, огляделась, чтобы убедиться, что ее никто не видит, потом поднялась по ступенькам на улицу и увидела на Бялой стоящую рядом с извозчиком Ягу.

Они отпустили дрожки на углу Лекарской, у входа в переулок, идущий позади жилых домов. У черного хода дома № 9 их встретила дочь Яги Ханна. Ирена отнесла Берил на второй этаж и положила на кровать, где та на мгновение проснулась.

– Haks-Rakhmunes! – пробормотала она и снова погрузилась в сон.

Спускаясь на первый этаж, Ирена слышала, как Яга объясняла Ханне:

– Если будут спрашивать, кто это, скажешь: больная кузина из Познани. Она поживет у нас день-два.

Ирена вышла на Лекарскую. На противоположной стороне узкой улицы пара немецких часовых стояли на посту у входа в казармы, а рядом на ступенях курили и хохотали отдыхающие солдаты. Ветер был еще совсем холодный, но Ирена расстегнула пальто. Она вдруг поймала себя на том, что впервые за много месяцев на ее лице появилась улыбка.

Воодушевленная спасением Берил, Ирена решила продолжить делать то же самое. Нищие дети погибали десятками, и никому не приходило в голову искать их, когда они исчезали с улиц. Ирена со своими связниками нашли еще несколько опекунских семей и временных убежищ. Выводить детей через здание суда было несложно, и к началу весны Ирена стала забирать из гетто по три-четыре ребенка в неделю. Если с размещением ребенка в семье возникали сложности или проволочки, его забирали сестры из монастыря Сестер семьи Марии[71].

Но потом пришла беда. Одну из связных Ирены, 19-летнюю Хелену, арестовали с четырехлетним сиротой и не очень качественно подделанными документами. Как это случилось, никто не знал, но по одной из версий ребенок заплакал и позвал на идише маму. Оказавшийся рядом агент гестапо, проверив документы, засомневался в предъявленной Kennkarte. Ребенка отправили в Генсиувку, где он через несколько дней умер от дизентерии. Хелену же отвезли в Павяк.

Ирену охватил в ужас… да, смерть перестала быть явлением из ряда вон выходящим, но ей еще не приходилось терять своих людей. Все знали, чем рискуют, и шли на это. Но сколько знает Хелена? Не допускают ли остальные таких небрежностей? Можно ли на них положиться? Можно ли верить? Не было никаких сомнений, что гестаповцы сделают все, чтобы выжать из Хелены максимум информации.

Ирена обзвонила всех связных и приказала им прекратить работу и уничтожить все улики. Самые страшные, однако, хранились у самой Ирены. Это были списки спасенных детей, в которых вместе с их еврейскими именами указывались новые, арийские, – самый опасный, но и самый важный элемент их деятельности. Только Ирена и Яга знали, где они спрятаны, и по-настоящему понимали, насколько это важно. Прежде всего, зная адреса семей, взявших к себе сирот, можно было гарантировать им ежемесячное пособие в 500 злотых. Немного, конечно, но на хлеб и сливочное масло с черного рынка хватало. Совсем бедным приемным семьям Ирена старалась выделять побольше, обеспеченные получали поменьше или вообще ничего. Но было у списков и другое назначение, может, и более важное. Ирена хотела, чтобы после войны спасенные дети смогли узнать свои настоящие имена и, возможно, воссоединиться с родителями или родственниками. Если же все их родные погибнут, по крайней мере, узнают, что были рождены евреями.