Слабак - Джонатан Уэллс
Почти в четыре часа, когда мы прошли больницу этаж за этажом, Экеш заявил, что пора остановиться и выпить чаю. И затем повёл меня через длинные коридоры – мимо постов медсестер, огибая углы, к маленькой столовой. Я присел, пока он покупал чай с молоком. Вернулся Экеш почему-то растерянный, с немного остекленевшим взглядом. Он сказал мне:
– А теперь нужно подготовить вас перед тем, как мы отправимся в отделение интенсивной терапии.
– А что это значит?
– Пациенты в отделении интенсивной терапии не просто больны. Многие из них в коме, а некоторые уже почти мертвы. Их семьи обычно находятся рядом с ними, и все ведут себя очень тихо. Нет ни детей, ни воздушных шаров. Иногда бывают цветы. Но нельзя шуметь. Каждый должен быть тихим. Как дворецкий. Но им просто необходим телевизор, чтобы суметь пройти через это. Они очень сильно в нём нуждаются, но вам придётся попросить у них деньги. Сделать это надо очень, очень мягко.
До этого момента я побывал в больнице только один раз, когда папина рука попала в снегоуборочную машину после того, как они с мамой сильно поссорились. Как только он убрал ветку, застрявшую между лопастей, те вдруг начали вращаться. Папа забыл поставить переключатель передач в нейтральное положение, и кончики его средних пальцев повисли на сухожилиях. Реконструктивная операция спасла его указательный палец, но два других остались обрубленными. Мама забрала меня на пару часов из Адамса, чтобы навестить его в больнице.
Никогда раньше я не видел отца таким неподвижным. На его правой руке было столько бинтов, что казалось, будто это белая бейсбольная перчатка. Отец выглядел угрюмым, и мне стало его жаль. Когда после посещения больницы мама привезла меня обратно в школу, я едва мог говорить из-за охватившей меня меланхолии.
Через несколько дней отцу стало лучше, и он стал использовать свою травмированную руку для шуток. Всякий раз, когда гости спрашивали: «А у Дэнни добрая собака?», отец поднимал свою искалеченную руку и, стараясь не рассмеяться, говорил: «Ну, судите сами».
– Этот этаж станет хорошим местом для твоей первой сделки, – предположил Экеш по пути в отделение интенсивной терапии. – Не переживай: думаю, ты не сможешь разбудить там никого, даже если уронишь телевизор прямо на них. Готов?
Я не мог ответить немедленно. Что могло подготовить меня к чему-то столь неловкому? Делал ли мой отец когда-нибудь то, что мне предстояло сделать? Входил ли он в комнаты к умирающим людям, чтобы выудить двадцать долларов? Так вот, оказывается, чем отец оплачивал мою учёбу в колледже?
Я постарался перестать думать в подобном ключе. Вместо этого представил себе телевизор и благоговейные, но в то же время бодрые голоса его дикторов, а также знакомые мыльные оперы как неотъемлемую часть жизни. Самой жизни. Телевидение обеспечивало сопровождение – музыку, декорации, диалоги. Двадцать баксов – не так уж и много за это чудесное естественное чувство.
– Ага. Я готов.
Экеш взглянул на листок с номером 919. Цветной. Когда мы пришли, он осторожно постучал в приоткрытую дверь. Я услышал лёгкий шум и открыл её до конца. Седовласая женщина, похожая на мою бабушку, мирно лежала на кровати. Голова пациентки была повёрнута к окну, где стоял букет лилий (уже отцветший – впрочем, как и румянец на её щеках). Кожа пожилой женщины казалась бумажной, а лицо выражало блаженство. Последнее обстоятельство несколько утешило меня: видимо, смерть может быть мирной, а не жестокой, какой я её себе обычно представлял. Я, скорее, почувствовал умиротворение, но уж точно не был шокирован. Мужчина в кресле для посетителей кивнул, когда я указал на эмблему «Уэллс» на моей куртке. Мы общались пантомимой из знаков и жестов. Я опустил шест в гнездо, стараясь не издавать ни звука. Он вошёл идеально. Инстинкт подсказывал мне, что теперь нужно бежать, и я чуть не ушёл без оплаты, но напарник сурово преградил мне выход. Мужчина протянул мне купюры и монеты за целую неделю вперёд. Экеш сунул их в мешочек на молнии, что постоянно ощупывал в кармане, даже когда потягивал свой чай с молоком.
Я всё ещё казался растревоженным, идя на встречу с папой в его офис. Всё-таки имелся разительный контраст между больницей и головным офисом компании. В коридорах было пусто и тихо. Секретари и большинство руководителей уже ушли. Свет был мягким, не флуоресцентным. На часах уже почти шесть часов, отец собирал свои бумаги. Но когда увидел меня, то буквально просиял. Мы вместе спустились на лифте и прошли через двери в гараж.
Он улыбался, а я представлял, как он говорит себе: «Может быть, от парня будет толк?» Он, казалось, гордился тем, что я работаю с ним, разделяю общие усилия компании и разбираюсь, что к чему. По дороге домой он засыпал меня вопросами. И сколько всего телевизоров за сегодня? А сколько из них цветных? Сколько наличных? Чеки есть? Посчитай прямо сейчас. Как думаешь, хорошо мы поработали?
– Экеш говорит, что станет проще, если счета выставлять через больницу. Это правда? – спросил я.
– Нет, абсолютно нет. Мы потеряем контроль. Он, вероятно, долго не протянет. За годы работы мы поняли, что женщины лучшие помощники. Они меньше ворчат и не раздражаются. Они добрее к пациентам и лучше справляются с бумажной работой. А самое главное – не воруют. У нас их почти пять тысяч, представляешь? – И он улыбнулся своей кривобокой улыбкой.
– Пап, а тебе когда-нибудь приходилось заходить в палату к умирающему человеку?
– Нет, никогда такого не делал. Когда мы только начинали этот бизнес, телевидения почти не существовало. Имелись только радиоприёмники. В них мы вставили монетоприёмники, и они после оплаты работали целый час. Наша компания ставила их в специальных отелях в Гарлеме. Это было более двадцати лет назад. Вот так всё и началось.
– В каких отелях бывают радиоприёмники, принимающие монеты?
– Отели с почасовой оплатой. Ты приводишь туда свою девушку и кладёшь четвертак в отверстие. Это как твой собственный музыкальный автомат. Джаз, блюз, Синатра – всё, что душе угодно. Когда я опустошал наши устройства, в них накапливалась куча денег. Я поверил, что
