Королев. Главный конструктор глазами космических академиков - Владимир Степанович Губарев
Как бы отнёсся Королёв к космическому туризму? К этому нужно относиться философски. По сути, Королёв – родоначальник и этой практики. Он мечтал о том, что «в космос будут отправлять по путевкам», понимал, что это тоже необходимо людям – в том числе для развития науки, для эксперимента, для нового опыта. Другое дело, что такие проекты не должны мешать исследованиям, заслонять их.
Сергей Павлович Королёв, я это хорошо помню, предполагал в 66 году пустить 8 «Востоков». Один из них должен был быть пассажирским, на одном из них должен был лететь журналист. Отбирался журналист. Он говорил: «Я должен приучить людей к космосу. Я должен сделать космос обыденным для каждого человека». И тогда он сказал знаменитую фразу, мы напечатали в «Комсомольской правде» в интервью с ним. Он сказал: «Я хочу чтобы в космос летали по туристическим путевкам, по профсоюзным путевкам». И как всегда у нас хорошие идеи превращаются черте в что. И когда зашел разговор, у нас была эта идея, я принимал в этом участие, возглавлял комиссию по посылке журналистов в космос. После гибели американской учительницы мы хотели провести серию уроков с орбиты и так далее. И тогда мы впервые в начале 90 годов столкнулись с одной вещью – а кто заплатит? Я тогда развел руками: ну если уже в космос будут летать за плату, то это приведет к девальвации, деградации космоса. Если мы будем посылать богатых людей за 20, за 10, за сто тысяч долларов, то это уже не космос – это будет туризм. Возможно, это будет существовать, но все-таки космос – это наука, большая наука.
Вы знаете, зачем нам ещё нужен космос? Вот все спорят, а есть очень простая вещь, есть гениальная цель. Она состоит в том, чтобы узнать, откуда мы произошли, откуда началась жизнь. Религиозными сюжетами очень просто объяснить, что Бог всё создал. Но мы должны понять, что значит жизнь во Вселенной. А для этого мы должны сравнивать, мы должны летать на Марс, мы должны летать на Сатурн, мы должны летать на Меркурий, на Венеру, на Луну, мы должны искать разные формы жизни. Тогда мы ответим на вопрос, кто мы, откуда мы, иначе мы без прошлого. Вот это главная задача 21 века. И я глубоко убежден, что она будет решена. Смелые и необходимые для человечества задачи – вот что тянет нас в космос. И Королёв это глубоко осознавал.
Ранняя смерть Королёва – огромная потеря. Дело не только в его невероятной преданности делу, в его умении пойти на разумный риск, досконально зная своё дело. Не только в том, что слово Королёва много значило для десятков крупнейших учёных, которых вряд ли мог бы объединить кто-нибудь другой. Королёв не только концентрировал научные силы на решении самых важных задач, он умел создавать школы. После него остались такие люди, как, например, академик Анатолий Савин, создатель противоракетного щита над Москвой. Но не менее трагичным был уход из жизни Мстислава Келдыша. Он связал космонавтику с наукой, с теорией – это было крайне важно. После него на таком уровне этим уже не занимались. А в последние десятилетия, когда академия наук, к сожалению, превратилась всего лишь в клуб учёных – тем более. Науку мы пытаемся подвести под американские стандарты, которые нам не подходят. При Келдыше академия была высочайшей инстанцией, с которой считались все – и военные, и партийное руководство. Наука не просто давала направление развитию той же космической техники, она давала стратегический смысл этой новой отрасли.
Келдыш лучше всех понимал, что космосу нужны идеи. Что теория – это не просто какая-то схоластика, а суть научного исследования. Однажды – это было в 1968 году – в Киеве была встреча ученых и журналистов по космической тематике. Так Келдыш посадил нас всех в автобусы и отвез в дом отдыха. «Будете здесь сидеть три дня, пока не дадите мне ваши новые предложения по космической программе». И на тех идеях, которые тогда были сформулированы, наша космическая отрасль жила не одно десятилетие. Например, Борис Непоклонов тогда предложил программу лунохода.
После ухода великих проявились проблемы: Королёв, Келдыш подчиняли технические задачи большой цели. А потом, наоборот, стали планы подстраивать под новую технику – и космические исследования забуксовали. Вот «Буран» – наш космический челнок, великое достижение конструкторов. В нем сотни уникальных технологий, которые не способны повторить даже американцы. Но зачем нужен этот богатырь – непонятно. Не было такой научной аппаратуры, чтобы «Буран» доставил её в космос для какой-либо прорывной задачи. А техническому чуду должен предшествовать научный поиск. Самой перспективной программой 1970 – 80-х, на мой взгляд, был «Интеркосмос». Это ведь не просто подготовка и запуск в космос представителей стран, с которыми Советский Союз поддерживал дружеские отношения – Болгарии, Вьетнама, Индии, Франции и так далее. Главное в другом. Создавались новые исследовательские центры в разных странах. Они поставляли научную аппаратуру. Со временем это могло обеспечить прорыв, следующий шаг в исследовании космоса. Жаль, что эту программу закрыли практически сразу после распада СССР. А по сути – даже чуть раньше, еще при Горбачеве, который, давайте признаемся, высокомерно относился к нашим восточноевропейским (и не только) партнерам. Была в нем такая великодержавная нотка. Позже некоторые страны (например, Индия), сделавшие первые шаги на орбиту в рамках этого проекта, сегодня достигли заметного успеха. Но уже, увы, без нашего лидерства. Мы потеряли связи, потеряли единую систему управления, потеряли научную базу, которая притягивала идеи со значительной части мира.
Реформы Ельцина для космонавтики – это было не просто тяжелое время, а годы провала,
