Лидия Смирнова - Моя любовь
Вторая моя слабость — Вьетнам. Какая это невероятно красивая страна! Недаром Рима Кармен говорил, что самые прекрасные места на земле — Испания и Вьетнам, там вершины человеческого благородства. А как хороши вьетнамские женщины — эти нежные лепестки! Мы Вьетнам просто не знаем. Мы знаем какие‑то вьетнамские ансамбли, которые гастролировали у нас, читаем в газетах какие‑то компрометирующие вещи о вьетнамцах — рабочих, вьетнамцах — торговцах.
Когда я была во Вьетнаме (а была я там долго — почти месяц), у меня был переводчик и охрана в одном лице — девушка с косами, на вид лет четырнадцати (потом оказалось, у нее трое или четверо детей). Живот ее выделялся — я думала, она беременна. В один прекрасный день она приходит — никакой беременности, а на поясе сумка матерчатая на веревке — раньше она браунинг носила на животе, а теперь положила его в эту сумку — мешочек. Она не спускала с меня больших красивых глаз, постоянно следовала за мной. Если я садилась в машину, а для нее не оказывалось там места, она кого‑то выталкивала, но все равно была рядом. Я вхожу в комнату, и она входит в комнату, я иду в туалет, и она идет за мной. Я спала на широкой кровати, а вокруг ползали ящерицы и всякие насекомые. Надо было лежать под балдахином. Там нет подушек, там только валик — жесткий, деревянный, но очень удобный. Когда я ложилась спать, она подтыкала мне одеяло, долго ждала, пока я усну, и только тогда уходила.
Как‑то утром я решила искупаться: все‑таки океан надо почувствовать. Когда я выскочила из своего скромного пристанища на песчаный пляж с низкими пальмами, я обратила внимание, что рядом — роскошный отель. Во времена, когда Вьетнам был колонией Франции, там жили самые богатые французы. И вдруг слышу громкий крик:
— Вова, поди сюда! Я кому говорю?
Это были наши, советские. Муж в сатиновых «семейных» трусах, толстая жена и мальчик. Вели они себя как хозяева, нагло. В тот момент они мне показались, да простят меня политики, самыми настоящими колонизаторами.
И вот я в океане, плыву, и тяжелая вода меня держит. Даже нельзя представить, что такое возможно! Чудесно! И вдруг — резкая боль в коленке, и в воде — клубы крови, как облачка… Какая‑то рыба разрезала мне ногу, а я далеко от берега. У меня заколотилось сердце, я так заволновалась. Подумала: «Утону… И где?» Плыву обратно. Вижу — к воде бежит эта девочка, моя охранница, безумно растерянная. В страхе кричит что‑то, плачет. Тут же появился врач, мне наложили шов (до сих пор остался шрам). А девочка с того дня опекала меня еще больше.
Другая сцена. Мы с делегацией едем в автобусе, с нами переводчица. Но она не просто нас сопровождает, не просто говорит, а поет. Если она произносит тосты или рассказывает о каком‑то архитектурном памятнике, то только в стихах! Вьетнамцы очень поэтичны. Они все поют, сочиняют стихи. Их женщины отличаются от японских. Если японки в основном плоские, то у вьетнамок, хотя и маленькие, но нежные формы — и бедра, и грудки, и при этом они такие же миниатюрные, и очень темпераментны, женственны. И трепетны, как листочки на березе или осине.
Я была единственной женщиной в нашей делегации. И спрашивала каждого (там был режиссер Юра Егоров, министр кинематографии РСФСР Александр Филиппов, сце — j нарист Евгений Габрилович, всего семь человек), как они воспринимают вьетнамок. Мужчины говорили: «Да, они npei лестны, они волнуют!»
Помню показ моей картины. На улице висит экран, все садятся на землю и смотрят. А я не смотрела на экран, я следила только за переводчиком. Он говорил за меня таким нежным голосом, а за Крючкова — чуть ли не басом. Он так добросовестно старался донести наши интонации. И это было так трогательно!
Этот переводчик посвятил мне поэму. Он долго ее писал и вложил между страниц засушенный цветок. И позже он присылал в Москву письма, в них тоже были засушенные цветы.
Когда вы приезжаете на границу Вьетнама, вас спрашивают только одно: «Как ваше здоровье?» И дальше все делается для того, чтобы вы были здоровы.
Я теперь часто встречаю вьетнамцев на улицах Москвы. У них здесь свой бизнес. Маленькие, нахохлившиеся, неухоженные, они держатся обособленно и с тоской во взоре пытаются сбыть свой товар. Мне кажется, это о них сочинили анекдот:
— Ну, как вам русская зима?
— Зеленая еще ничего, а белая — ужас, ужас!
Между прочим, я ни разу не видела, чтобы какой‑то русский парень шел с вьетнамской девушкой.
Боже мой, как много я успела увидеть, узнать! Вспоминая сейчас чужие земли, я не могу не сказать о своей родине, о городе Мирном, например, где 40 градусов мороза, вечная мерзлота, дома на сваях и воздух, которым не можешь надышаться. (Я помню свое выступление на крыле самолета и жадные, горящие глаза слушателей.) А Дальний Восток! Как я могла забыть о Дальнем Востоке? Это бесконечная радость, восторг, удивление. Я могу говорить об этом без остановки, ведь, в сущности, нет уголка, где бы я не была!
Наверное, в моей любви к путешествиям причудливо переплелись две мои главные страсти — страсть к приключениям, даже авантюрам, и жажда успеха, восхищения. Знаю, кому‑то достаточно прочитать книгу, посмотреть «Клуб кинопутешествий», чтобы потом рассказывать о стране и людях так, будто сам там побывал. Мне — нет. Мне нужны не умозрительные, а непосредственные впечатления, нужен толчок, сюжет, зацепка, а дальше уж меня поведет, я уже сама творю, свободно отдаваясь стихии приключений.
Да, мне все интересно, грех уныния почти незнаком мне, разве что в начале моей карьеры. Но и тогда я знала, что долг свой надо выполнять честно и добросовестно. Может, поэтому меня меньше других раздражала толпа одинаково одетых китайцев, устремленных в «светлое будущее». Мне нравилось их трудолюбие, серьезность (между прочим, коэффициент умственного развития у китайцев чуть ли не самый высокий в мире), искренность, отсутствие жеманства и, конечно, их восхищение мною, прекрасное знание моего творчества и любовь к нему. Да, их энтузиазм наивен. Но смотрите, как далеко они опередили нас в построении «капитализма с человеческим лицом», а мы все до сих пор с ужасом барахтаемся в новой для нас действительности и все думаем: что же это мы построили? Неужели мы этого хотели?
Жестокий романс
Я рассказываю о Льве Сергеевиче Руднике, несмотря на то что в душе, в памяти у меня остался тяжкий груз, тяжелое чувство, вызванное этим человеком. Я вспоминаю те годы, как нескончаемо долгую болезнь.
В нашем театре я успешно работала с хорошими режиссерами: Судаковым, Плотниковым, Диким, Бабочкиным. Рудник приехал из Ленинграда, где был директором и художественным руководителем Большого драматического театра, который после него возглавил Товстоногов. Говорят, он был хорошим организатором. В Москву его перетянул Герасимов. Рудник стал главным режиссером нашего Театра киноактера.
