Лидия Чуковская - Записки об Анне Ахматовой. 1938-1941

На станциях, на перронах вповалку женщины, дети, узлы. Глаза, глаза… Когда Анна Андреевна глядит на этих детей и женщин, ее лицо становится чем-то похожим на их лица. Крестьянка, беженка… Глядя на них, она замолкает.

Я сказала ей, что сегодня, когда шла к ней через воинский вагон, услышала с верхней полки:

– Я бы тех жидов Гитлеру оставил, нехай он их всех в землю закопает живыми!

– Таких надо убивать! – быстро сказала Анна Андреевна.

8 ноября 41. Пустыня.

Мы стоим очень долго между двумя станциями.

Верблюды вдали. Я впервые понимаю, что они не уроды, а красавцы: стройным, величавым движением колышется караван.

Анна Андреевна оживлена, заинтересована, видит гораздо больше, чем я. Каждую минуту показывает мне что-нибудь.

– Орел! – говорит она. – Опустился вон на ту гору! Река – смотрите – желтая!

Не верит, что я не вижу. Перестала читать, разговаривать – смотрит, смотрит.

9 ноября 41. Я оттолкнула Анну Андреевну от окна – мальчики-узбеки швыряют камни в наш поезд с криками: «Вот вам бомбежка!» Камень ударился в стенку вагона. Мы где-то совсем близко от Ташкента. Все цветет. Окна открыты.

9 ноября. Ташкент. Гостиница. На вокзале нас встретил К. И. с машиной. Иду и детей он отвез к себе, а меня и Анну Андреевну в гостиницу.

Стихотворения Анны Ахматовой

те, без которых понимание моих записей затруднено

№ 1 к стр. 18

Борис Пастернак

Он, сам себя сравнивший с конским глазом,Косится, смотрит, видит, узнает,И вот уже расплавленным алмазомСияют лужи, изнывает лед.

В лиловой мгле покоятся задворки,Платформы, бревна, листья, облака.Свист паровоза, хруст арбузной корки,В душистой лайке робкая рука.

Звенит, гремит, скрежещет, бьет прибоемИ вдруг притихнет, – это значит, онПугливо пробирается по хвоям,Чтоб не спугнуть пространства чуткий сон.

И это значит, он считает зернаВ пустых колосьях, это значит, онК плите дарьяльской, пр клятой и черной,Опять пришел с каких-то похорон.

И снова жжет московская истома,Звенит вдали смертельный бубенец…Кто заблудился в двух шагах от дома,Где снег по пояс и всему конец?

За то, что дым сравнил с Лаокооном,Кладбищенский воспел чертополох,За то, что мир наполнил новым звономВ пространстве новом отраженных строф,—

Он награжден каким-то вечным детством,Той щедростью и зоркостью светил,И вся земля была его наследством,А он ее со всеми разделил.

19 января 1936

№ 2 к стр. 32

Творчество

Бывает так: какая-то истома;В ушах не умолкает бой часов;Вдали раскат стихающего грома.Неузнанных и пленных голосовМне чудятся и жалобы и стоны,Сужается какой-то тайный круг,Но в этой бездне шепотов и звоновВстает один, всё победивший звук.Так вкруг него непоправимо тихо,Что слышно, как в лесу растет трава,Как по земле идет с котомкой лихо…Но вот уже послышались словаИ легких рифм сигнальные звоночки, —Тогда я начинаю понимать,И просто продиктованные строчкиЛожатся в белоснежную тетрадь.

[5 ноября 1936]

№ 3 к стр. 38

Приговор

И упало каменное словоНа мою еще живую грудь.Ничего, ведь я была готова.Справлюсь с этим как-нибудь.У меня сегодня много дела:Надо память до конца убить,Надо, чтоб душа окаменела,Надо снова научиться жить.А не то… Горячий шелест летаСловно праздник за моим окном.Я давно предчувствовала этотСветлый день и опустелый дом.

[22 июня] 1939 [ «Реквием», 7]

№ 4 к стр. 38

Годовщину последнюю празднуй —Ты пойми, что сегодня точь-в-точьНашей первой зимы – той, алмазной —Повторяется снежная ночь.

Пар валит из-под царских конюшен,Погружается Мойка во тьму,Свет луны как нарочно притушен,И куда мы идем – не пойму.

Меж гробницами внука и дедаЗаблудился взъерошенный сад,Из тюремного вынырнув бреда,Фонари погребально горят.

В грозных айсбергах Марсово поле,И Лебяжья лежит в хрусталях…Чья с моею сравняется доля,Если в сердце веселье и страх.

И трепещет, как дивная птица,Голос твой у меня над плечом.И внезапным согретый лучомСнежный прах так тепло серебрится.

1919

№ 5 к стр. 40

Чем хуже этот век предшествующих? РазвеТем, что в чаду печалей и тревогОн к самой черной прикоснулся язве,Но исцелить ее не мог.

Еще на западе земное солнце светитИ кровли городов в его лучах блестят,А здесь уж белая дома крестами метитИ кличет воронов, и вороны летят.

1919

№ 6 к стр. 46

Муза

Когда я ночью жду ее прихода,Жизнь, кажется, висит на волоске.Что почести, что юность, что свободаПред милой гостьей с дудочкой в руке!И вот вошла. Откинув покрывало,Внимательно взглянула на меня.Ей говорю: «Ты ль Данту диктовалаСтраницы Ада?» Отвечает: «Я».

1924

№ 7 к стр. 50

К смерти

Ты все равно придешь – зачем же не теперь?Я жду тебя – мне очень трудно.Я потушила свет и отворила дверьТебе, такой простой и чудной.Прими для этого какой угодно вид,Ворвись отравленным снарядомИль с гирькой подкрадись, как опытныйбандит,Иль отрави тифозным чадом.Иль сказочкой, придуманной тобойИ всем до тошноты знакомой, —Чтоб я увидела верх шапки голубойИ бледного от страха управдома.Мне все равно теперь. Клубится Енисей,Звезда полярная сияет.И синий блеск возлюбленных очейПоследний ужас застилает.

19 августа 1939

Фонтанный Дом [ «Реквием», 8]

№ 8 к стр. 59

– «Я пришла тебя сменить, сестра,У лесного, у высокого костра.

Поседели твои волосы. ГлазаЗамутила, затуманила слеза.

Ты уже не понимаешь пенья птиц,Ты ни звезд не замечаешь, ни зарниц.

И давно удары бубна не слышны,А я знаю, ты боишься тишины.

Я пришла тебя сменить, сестра,У лесного, у высокого костра».

– «Ты пришла меня похоронить.Где заступ твой, где лопата?

Только флейта в руках твоих.Я не буду тебя винить,Разве жаль, что давно, когда-то,Навсегда мой голос затих.

Мои одежды надень,Позабудь о моей тревоге,Дай ветру кудрями играть.Ты пахнешь, как пахнет сирень,А пришла по трудной дороге,Чтобы здесь озаренной стать».

И одна ушла, уступая,Уступая место другой,И неверно брела, как слепая,Незнакомой узкой тропой.

И все чудилось ей, что пламяБлизко… бубен держит рука.И она, как белое знамя.И она, как свет маяка.

1912