Артем Драбкин - Я дрался в штрафбате. «Искупить кровью!»
Белкин Лазарь Абрамович
Интервью Григория Койфмана
— После побега из лагеря военнопленных и года скитаний по оккупированной территории в начале сентября 1943 года я перешел передовую. Сплошной линии фронта не было. Увидел, как навстречу мне идет цепь солдат с оружием наперевес, и побежал навстречу. У меня от волнения, впервые после всех мытарств и мучений, покатились слезы, кинулся обнимать своих.
Привели в штаб, переодели, расспросили, кто, как и что, накормили. И оставили меня служить и воевать в этом полку, командиром пулеметного взвода.
Никаких проверок не было. В штабе полка выдали новые документы, офицерское удостоверение. И в составе 314-го стрелкового полка 73-й стрелковой дивизии 48-й армии я провоевал больше двух месяцев. После взятия города Добруш наше наступление застопорилось. Меня вызвали в штаб полка, приказали прибыть в штаб дивизии, а там мне сказали, что я направляюсь в командировку в 29-й ОПРОС (отдельный полк резерва офицерского состава), находящийся под Смоленском, якобы за пополнением. Выписали все необходимые документы. Прибыл в ОПРОС и сразу оказался на допросе в Смерше. В совхозе «Жуковка». В этот момент до меня дошло, что вся эта «история с командировкой» была «липовой» и просто таким образом «завуалировали» истинную причину моего отзыва с передовой. И здесь «понеслось»… Начались ежедневные допросы, дневные и ночные…
Смершевцы бесились: «Как ты, еврей, остался у немцев живым в концлагере?!» Заваливаются в комнату к следователю три пьяных «чекиста» и орут на меня: «А!.. Это ты, тот еврей! Да мы тебя сейчас на месте шлепнем, сволочь! Немецкий шпион! Предатель!» Моим рассказам не верили.
И вскоре как «не заслуживающего доверия» меня отправили в спецлагерь НКВД, в Рязань, на дальнейшую проверку.
Конвоировал меня только офицер с пистолетом, но я ехал в лагерь со знаками различия, погоны с меня не сорвали.
В лагере я подробно рассказывал следователю все, что со мной произошло за последние два с лишним года, но мне не верили. Все упиралось в одно: «Как же, еврей, и остался жив?! Здесь что-то не так». Мой сосед по нарам, земляк, посоветовал напрямую обратиться к следователю капитану Соколову, имевшему репутацию порядочного и справедливого человека. И я, минуя все запреты, подошел к нему и попросил Соколова взять мое дело на проверку.
Рассказал ему все, что пережил, перечислил все населенные пункты и назвал людей, которые могут подтвердить сказанное. Прошло несколько недель, и меня вызывает капитан Соколов: «Мы все проверили. Воевать хочешь?»
Я ответил: «Только воевать!» И вскоре, в конце февраля, с группой бывших офицеров меня отправили в Подольский проверочный лагерь НКВД, а оттуда — на станцию Щербинки, на формирование 10-го отдельного штурмового батальона. Одним словом — в штрафники, искупать вину кровью…
— Вы были направлены в штурмовой батальон в качестве штрафника?
— Да, но мне было оставлено офицерское звание. И по прибытии в батальон штрафников из переменного состава, но с сохраненным званием, назначали командирами взводов. И меня, на формировке штурмбата, поставили на должность командира взвода в пулеметной роте. Другими взводами также командовали штрафники — лейтенанты Токарев и Оснач. Оба после плена.
— Но, я думаю, само по себе сохранение звания означало, что вы полностью проверены и в отношении вашей преданности Советской власти нет никаких сомнений. Вот один пример. Я на днях прочитал отрывок из воспоминаний бывшего командира роты, Героя Советского Союза, старшего лейтенанта (впоследствии полковника) Григория Моисеевича Гончаря.
Он в 1941 году, попав в окружение вместе со своей 172-й СД, с первых дней ушел партизанить в леса, командовал партизанской ротой в отряде Дубового в Черкасской области, был трижды ранен в боях в немецком тылу.
Так вот, после соединения партизан с Красной Армией его послали на спецпроверку, на так называемый сборно-пересыльный пункт 52-й армии.
Из 2000 человек бывших командиров РККА, находившихся на проверке, только семерым (!) было восстановлено прежнее воинское звание, в том числе и Григорию Гончарю, которого направили из спецлагеря в обычную войсковую часть, на должность командира стрелковой роты в 273-ю СД.
— Я считался обычным штрафником, только со званием, и это ровным счетом ничего не означало — верят мне или нет. Все остальные солдаты в 10-м отдельном штурмовом батальоне, за исключением нескольких взводных-штрафников, были лишены воинского звания — «до искупления вины»…
— Кто командовал штурмовым батальоном? Кто входил в постоянный состав штурмбата?
— Батальоном командовал майор Русаков.
Командиром моей пулеметной роты был капитан Грабченко, туповатый службист, обожающий «казарменные шуточки». К нам относился как к быдлу.
1-й стрелковой ротой командовал капитан Федин, хороший человек, его уважали, он ходил в бой со штрафниками вместе.
Замполита в батальоне вроде не было, а вот особист 10-го ОШБ мне крепко запомнился, был там у нас один… «товарищ капитан».
В ротах, из «постоянного состава», еще были писаря в старшинском звании.
— Официально и по своему назначению батальон назывался «штурмовым», хотя все знали, что батальон — штрафной. А как вас называли в войсках? Как бойцы батальона обращались друг к другу?
— Нас в армии называли штрафниками. Не было такого термина — «штурмбатовцы».
А в батальоне все бойцы были в одном звании — «товарищ рядовой», и у всех штрафников, кроме взводных командиров, на гимнастерках были погоны рядовых. Но я к своим пулеметчикам обращался по имени-отчеству.
— Направляемые в штурмбат офицеры имели на руках документ, в котором был строго определен срок пребывания в штурмовом батальоне? В литературе называют разные сроки нахождения бывшего командира военнопленного или «окруженца» в ОШБ: якобы до двух месяцев участия в боях, согласно «указу от первого августа», или до полугода, судя по воспоминаниям бывших бойцов-«штурмовиков».
— Офицеров, направляемых в штурмовые батальоны, никто не ставил в известность, на какой срок они идут в эту часть. Нам никто из начальства, из постоянного состава батальона, ничего об этом конкретно не говорил. На уровне слухов муссировалась цифра — 6 месяцев, но мы знали, что воюем до первого ранения или до своей гибели.
Ну и за взятого «языка» могли освободить из штурмбата, об этом, кстати, нас как-то предупреждали. Но были еще исключительные случаи.
Летом 1944 года, по «указу об отзыве с передовой специалистов с высшим образованием для народного хозяйства», от нас ушел в тыл прекрасный человек, бывший интендант 2-го ранга, химик по специальности, Константин Сергеевич Булгаков. Я написал на него хорошую боевую характеристику и ходатайствовал о его досрочном освобождении из 10-го ОШБ. Эту просьбу удовлетворили.
