Елена Макарова - Движение образует форму

Архиерей с матушкой хотели лепить друг друга, Митя поменялся с матушкой местами и теперь мог лепить свою любимую жену. Больше перестановок не было.

— У меня твоя нога отваливается…

— У тебя моя голова в плечи провалилась…

— Сними ботинки, их лепить трудно!

— Лепи, но не шевелись, мне нужная твоя застывшая поза…

Хихиканье и смех доносились из всех углов.

В кафе была длинная полукруглая стойка, куда постепенно перекочевывали готовые работы.

Меж тем в предбаннике приготовили шведский стол, пришла пора подкрепиться.

Второй частью нашей программы были монументальные произведения из газет и картонных ящиков. Каждый столик получил тему: «Человек и его окружение», «Дом чудес», «Почта России», «Мы едем, едем, едем», «Конный памятник», «Шедевр» и другие.

Эти красоты мы вынесли на сцену.

«Лепим, рисуем и танцуем с Леной Макаровой», — значилось в приглашении. Забыла сказать, что мы рисовали. Друг друга. Остались танцы. Я думала подбить Митю — пусть возьмет танцы в свои руки. Но, выйдя на сцену, он сказал:

— Я себя чувствую как первоклассник. Впал в детство. Могу стихи прочесть. Но если честно, хочу станцевать с Леной Макаровой.

И мы станцевали.

Джорджия и господин Мацаврухи

Из кафе открывается потрясающий вид на Миланский собор. Действительно, тут есть огромная площадка, с которой прекрасно видны и золотая статуя с жезлом наверху, и мельчайшие детали резьбы по камню. К знаменитой площади ведут все дороги города; одна из них, самая помпезная, — через пассаж во французском стиле. Пассаж, в свою очередь, выходит на четыре стороны. На пересечении четырех дорог — мозаичный круг, где фотографируются туристы. Но этого отсюда не видно.

Мои студенты отправились рисовать. Для задания по анализу пространства картины я предложила на выбор четырех художников — Кандинского, Модильяни, Моранди и Северини. Остальное — по желанию. Встречаемся через полтора часа в холле.

Вернулись довольные, с ворохом набросков. На площадку, увы, им выйти не разрешили — она еще не открыта. То есть как? Так. У хозяина кафе еще нет на нее разрешения. Не беда. Если выйти из музея, обойти его по кругу, можно вернуться сюда же, к широкой лестнице в два пролета, ведущей в кафе, но перегороженной у входа. Чтобы безбилетники не смогли проникнуть в музей с улицы. Потом можно снова вернуться в музей, если будут силы и желание.

Все расселись на ступеньках. Места хватило даже для акварельных красок и стаканчиков с водой.

Я взяла с собой книгу Корбюзье и попросила Клаудию перевести один пассаж.

«Когда путешествуют и изучают зримые объекты — архитектуру, живопись или скульптуру, то смотрят и зарисовывают для того, чтобы постичь видимые вещи, понять и запомнить их. Когда вещи проникли в ваше сознание в результате работы карандашом, они остаются в вас на всю жизнь, они написаны; они записаны.

Фотоаппарат — орудие лени, так как вы доверяете механическому прибору миссию видеть и фиксировать для себя.

Рисовать самому, следить за абрисом профиля, заполнять поверхности, узнавать объемы и т. д. — это прежде всего смотреть, быть способным наблюдать, даже открывать… В этот момент у вас появляется способность изобретать. Процесс изобретательства приводит к созиданию; все существо вовлечено в действие; это действие знаменует вершину. Другие оказались пассивными; вы же, вы видели!»

Корбюзье вдохновил на подвиги. Час или больше все увлеченно рисовали собор и площадь. Пристыженное «орудие лени» не показывало головы.

Рядом со мной сидела Джорджия, тонюсенькая девушка с огромными лучистыми глазами. Острые коленки торчат из дырявых джинсов. Она всегда норовит устроиться в сторонке.

Мы рисовали деревья и, по совокупности признаков сходства, объединялись в группы, чтоб создать общее дерево. Джорджия нарисовала «невиданное дерево», пары ей не нашлось, и она лепила его в углу. Из проволоки. Я предложила ей свою компанию, но она вежливо отказалась.

Я спросила ее, чем она занимается. Работает с глухонемыми в специальной школе, где здоровые дети изучают язык немых. Ей очень нравятся упражнения с голосом, которые давала детям Фридл, можно ли их как-то приспособить к работе с глухими?

— Заменить голос ударными инструментами.

— Правда! Ведь есть же эта знаменитая глухая, которая играет босиком, она ступнями чувствует вибрацию! Повешу бумагу на стену — и буду барабанить!

Не помню, в каком контексте я рассказала Джорджии сказку, которую придумала для внучки на иврите. Про господина Мацаврухи, то есть господина Настроение, который, будучи в отвратительном состоянии духа, вышел ночью из дому; он просто не знал, что с собой делать. И тут ему повстречалась собака, не простая, а волшебная, и сказала ему: «Вот тебе горшок, плюнь в него — тьфу-тьфу, — и настроение тотчас исправится». Мацаврухи так и сделал. Он так развеселился, что решил зайти в кафе. Дело было под утро, и посетители кафе были в ужасном настроении. Мацаврухи велел им плюнуть два раза в горшок, и они развеселились.

Вскоре Мацаврухи прославился на всю округу. Как что — все бегут к нему плевать в горшок. Он открыл свой бизнес, разбогател.

И вот как-то вечером он возвращается домой, а навстречу ему собачка. Он не сразу ее узнал, а когда узнал, обрадовался. А собачка ему и говорит: отдай мне горшок назад. Тебе он уже не нужен. А если вдруг у тебя испортится настроение, представь себе горшок, плюнь туда как будто бы, и настроение сразу станет хорошим. А я понесу горшок в другую страну, туда, где он сейчас нужен.

Мацаврухи сначала огорчился, но сделал так, как велела собачка. И все получилось. И тогда он подумал: так даже лучше, в голове-то у меня горшок все равно останется, а зато руки освободятся, и я смогу сколько хочешь обнимать ими свою жену и детей. И от этого жизнь господина Мацаврухи стала еще веселей.

…Наутро Джорджия отозвала нас с Клаудией в сторонку и рассказала, что по дороге домой в метро встретила человека, с которым ее связывали тяжелые отношения, и плюнула в горшок господина Мацаврухи. Все прошло!

Белый пароход

По утрам мы с сыном ждали почтальоншу. Федя в ползунках стоял на подоконнике, упершись ладонями в окно, а я мечтала о письме, которое изменит жизнь. Что в нем должно было быть написано, я понятия не имела. Почтальонша с тяжелой сумкой наперевес появлялась у нашего подъезда около десяти часов утра. Взяв Федю на руки, я подходила к двери, пережидала, когда она уйдет, и с ключиком поднималась на один пролет, к облупленным зеленым ящикам. Сквозь дырки было видно, есть письмо или нет. Но и пустой я отпирала — Федя любил заглядывать внутрь.