Елена Макарова - Движение образует форму

Лука макает кисточку в блюдце с кофе, рисует ею на четвертушке листа фасад дома напротив, трамвайную линию… Поразительно. От рисунка веет жарой.

Девушка, сидящая рядом с Лукой, пожаловалась мне на то, что не умеет передавать перспективу.

— А ты ее видишь? — спросила я.

— Конечно, улица вдалеке сужается.

— Ну и нарисуй.

— Хорошо, — сказала она кротко.

Через какое-то время я подошла к ней. Улица сужалась.

Я показала пальцем — мол, здорово. Она что-то хотела меня спросить, и я позвала Клаудию.

— Ей кажется, что проблема у нее чисто психологическая. Она паникерша: например, если у друга не отвечает телефон, перед глазами тотчас встает кадр крупным планом — он разбивается на мотоцикле. Может, ее пугает перспектива?

— Это можно проверить. При первой же панической атаке рисуй предметы в перспективе. Если отпустит — значит, между этими явлениями есть связь, нет — значит нет.

Мы вызываем к себе некоммерческий интерес. Прохожие останавливаются, смотрят на рисунки, хвалят и уходят. Подбегает девочка лет шести, она тоже хочет рисовать. Я уступаю ей место, а сама хожу (скорее протискиваюсь) между столиками, чтобы взглянуть, кто что делает.

Девочка готова, показывает всем рисунок: это мороженое, это сок, а это наша такса. Я и не заметила, что ее мама стоит поодаль с собакой на поводке. Она берет второй лист, но мама говорит «нет», и они уходят.

Появляется странная дама, явно не совсем в себе, смотрит изумленными глазами на происходящее. Я жестом предлагаю ей сесть. Она что-то говорит, размахивая руками.

— Она никогда не рисовала, стесняется. Но, по-моему, стоит попробовать, по-моему, ей очень хочется, — говорит Клаудия.

— Ты ей скажи, что никто из нас не умеет, мы просто так рисуем.

Уговорили. Она села напротив меня, взяла голубой фломастер, нарисовала вытянутое лицо в очках. Обрадовалась. Красным нарисовала гору. Обрадовалась. От очков — две полосы, соединяющиеся с линией горы. Огорчилась.

— Он плачет: там, за горой, живет его подруга.

Взяла желтый — нарисовала звездочку. Понравилось. Нарисовала много-много звезд.

— Всё?

— Не знаю.

Подумала.

— Я подарю этот рисунок своей подруге, напишу свое имя. Здесь.

Пишет.

Имя я не запомнила, но оно точно было не итальянским.

— А как зовут лучшую подругу?

Она смотрит на меня.

Клаудия называет мое имя.

— Это красным. Как сердце.

— Скажи ей, что она очень хорошо рисует и что я ей очень благодарна за подарок.

— Да, да, — кивает она. — Си, си.

Она провожала нас до лицея, что-то рассказывала.

— Понятно, что она не в себе, но она так счастлива, — сказала мне Клаудия.

До конца занятий оставался час. Но никому в голову не могло прийти, что после такого интенсивного дня последует еще одно задание — вылепить из глины кафе, желательно следуя рисунку.

— Они устали, — сказала Клаудия.

— Кто-то жаловался?

— Нет.

— Отдохнут за лепкой. Уйдут в себя. Соберутся.

Маня принесла глину, доски и инструменты.

— Включить музыку?

— Да.

— Какую?

— Твою, восточную.

Выбор есть. Собираясь в Милан, Маня переписала десять дисков.

Шесть часов вечера. Все лепят. Никому не хочется вставать с места, нарушать блаженное состояние внутреннего равновесия.

Женщина, которая рисовала танец живота черным и красным, вложила мне в руку белого ангелочка под стеклянным колпаком.

— Ты его встряхни, — шепнула мне Клаудия на ухо.

Я так и сделала. Вокруг ангела возникло сияние.

Рисунка плачущего человека в очках, который тоскует по своей подруге, живущей за горой, я в своем чемодане не обнаружила. Позвонила Мане.

— Побочный эффект семинара висит у меня на почетном месте, — сказала она. — Но если ты тоскуешь по подруге, я тебе ее верну.

— И еще у меня разбился колпачок над ангелом.

— Значит, по пути на Святую землю ангел подрос и не нуждается во встряхивании.

Мы лепим, что мы лепим

Когда-то с маленькими детьми мы слепили большой стол, а за ним — самих себя, как мы лепим, что мы лепим.

Не прошло и четверти века, и вот мы сидим в подвальном помещении старинного московского дома в самом центре города, где расположено арт-кафе, и лепим, что мы лепим.

Один из участников семинара двадцать пять лет тому назад лепил, как мы лепим, что мы лепим. Узнав у кого-то, что я приехала в Москву и собираюсь дать мастер-класс в кафе, он позвонил мне и сказал:

— Мы обязательно должны попасть. Моя жена беременна, уже целых три недели! Нас не записывают. Говорят, что нет мест.

Я перезвонила устроительнице и умолила ее.

Митю я помню с восьми месяцев. Его мама возила ко мне старшего сына, и маленький толстун молча сидел у нее на ручках, пока его брат занимался. Когда Мите исполнилось три года, старший пошел в первый класс, и Митя заступил на его место.

Теперь он актер, они с моим сыном Федей снимались в одном фильме.

С красавицей женой, тоже актрисой, они сели за столик, где расположились герои рассказа Чехова «Архиерей» — молодой человек с бородой и в рясе и его матушка в черном одеянии. За соседним столиком, спиной к ним, сидела жена раввина в парике и длинной юбке. Среди пятидесяти человек были и другие экзотические личности: церковные служки из Павлова Посада, занимающиеся ароматерапией (их я видела на предыдущем семинаре), американец из еврейской организации «Джойнт», член какой-то думской палаты, занимающийся социальной интеграцией детей-инвалидов. Половину столиков занимали московские онлайновые семинаристки. Многих я видела впервые.

Все были, но одного не было — пластилина. Он застрял в пробках. Запасливые семинаристки прихватили с собой пластилин, но на всех его бы не хватило. Устроительница праздника нервничала, звонила водителю.

— Сбегать в ближайший магазин?

— Не надо. Мы в кафе, здесь должны быть салфетки. Если можно попросить пару пачек…

— Белые и красные устроят?

— Конечно!

Как только салфеточные произведения заполнили весь зал (мы вешали их на леску, протянутую через зал в разных направлениях), приехал пластилин и иже с ним — бумага, газеты, картонные ящики, фломастеры, ножницы и скотч.

Мы, можно сказать, отлично закусили, предстояло главное блюдо. Мы лепим, что мы лепим… Стол, стулья и друг друга, крест-накрест. Поза, одежда, выражение лица…

Архиерей с матушкой хотели лепить друг друга, Митя поменялся с матушкой местами и теперь мог лепить свою любимую жену. Больше перестановок не было.