Ваан Тотовенц - Жизнь на старой римской дороге

Море бушевало, поднимая огромные пенистые волны.

— Как вас зовут? — спросила Изабелла.

— Эмиль.

— А как ваша фамилия?

— Я скажу вам только, что я француз.

— Вы какой-то загадочный человек, без фамилии.

— Дело в том, что я тайно еду в Америку, — доверчиво ответил молодой человек.

Чтобы переменить тему разговора, Изабелла сказала:

— Посмотрите, как разбушевалось море, неправда ли, так оно еще красивее!

— Берегитесь, донна Изабелла, в Америке жизнь такая же бурная, как это море.

Глаза девушки внезапно погрустнели. Она рассказала своему новому знакомому о том, как ее, простую деревенскую девушку, однажды во время пляски увидел господин де Валера, познакомился с ней, а потом пришел к ее матери, дал ей много денег и договорился увезти Изабеллу на год в Америку, где она должна будет выступать с танцами.

— Через год я снова вернусь в Андалузию, — решительно закончила Изабелла.

— Разве вы так уж нуждались в этих деньгах? — спросил Эмиль.

— Да, мы очень нуждались. Мой отец недавно умер, и на руках у матери остались малые дети.

— Донна Изабелла, остерегайтесь денег, их в Америке так же много, как вина в Андалузии.

К Изабелле подошел матрос.

— Вас просит мосье де Валера.

— Я скоро вернусь, — обратилась испанка к Эмилю и сошла с палубы.

Когда она спускалась по лестнице, ветер развевал ее розовый платок, делая ее похожей на сказочную, парящую в небе птицу.

Спустя некоторое время Изабелла вернулась. Эмиль все еще стоял на мостике и смотрел на солнце, выглянувшее из-за туч.

— Де Валера не может поднять голову с подушки.

— Зачем он звал вас, донна Изабелла?

— Просто хотел увидеть меня.

— Мосье де Валера смотрит на вас, как купец на свой товар, — сказал Эмиль.

— Зачем вы так говорите? Он очень добр ко мне и к моим родным.

— Да, пока вы будете танцевать.

— У вас такие добрые глаза, Эмиль, а говорите о людях так плохо, — с укором произнесла она.

— Извините, если обидел вас, донна Изабелла, я хотел только предостеречь: не играйте с огнем, вы можете опалить свои прекрасные черные волосы.

— Чем вы занимаетесь? — спросила девушка.

— Я поэт, — ответил Эмиль.

Над синими океанскими волнами сияло солнце, но на душе Изабеллы Серрано было пасмурно, как на море еще утром.

Вечером корабль подошел к нью-йоркскому порту. Город сверкал огнями как большой костер. Пассажиры собрались на палубе.

Французский поэт и андалузка стояли на носу корабля.

— Вот он, Нью-Йорк, — сказал поэт.

— Я потеряюсь в этом большом городе, — прошептала Изабелла.

— Теперь вас знает весь Нью-Йорк, — все газеты уже напечатали ваши фотографии: этот де Валера очень ловкий человек.

— Вы опять злословите!

— О, я хорошо знаю эту страну, я опускался на ее дно, поднимался и на ее вершины, насквозь прогнившие, но покрытые позолотой. И мне еще раз хочется сказать вам, будьте осторожны, донна Изабелла, возьмите столько долларов, сколько необходимо вам и вашей семье, и скорее возвращайтесь в Андалузию.

Корабль причалил к пристани. Со скрежетом спустили якоря. На палубе началась толкотня, пассажиры спешили сойти на берег. Изабелла и поэт увидели де Валера, окруженного какими-то людьми. Это были корреспонденты газет, которые поднялись на корабль, чтобы получить новые сведения об испанской танцовщице.

Де Валера представил им Изабеллу.

Андалузка с опаской смотрела на этих говорливых людей.

Потом танцовщицу окружила толпа фотокорреспондентов, засверкали магниевые вспышки.

— Эмиль, я вас считаю своим другом. Дайте мне ваш адрес.

— Пока у меня нет адреса, но я непременно найду вас сам.

В это время к Изабелле подошел де Валера. Он был явно недоволен.

— Вы очень много времени уделяете этому легкомысленному поэту, — сказал импресарио.

Нью-йоркский отель «Астория», куда мосье де Валера привел Изабеллу, показался ей скучным.

Целыми днями она сидела у окна и смотрела на самый большой город Нового Света.

Изабелла вспоминала Андалузию, ее лунные ночи, свою мать, младших сестер и плакала.

Де Валера был очень занят, — он принимал у себя театральных антрепренеров и заключал с ними договоры.

За полчаса были проданы все билеты на концерты, которые Изабелла должна была дать в Америке. Ей предстояло танцевать, танцевать, без конца танцевать.

Когда де Валера вошел к Изабелле, слезы на ее глазах уже высохли.

— Донна Изабелла, — начал он, — как вы уже знаете, я обещал вам платить десять тысяч долларов в год.

— Да, это так, но если вы думаете платить меньше, я вернусь в Андалузию, к своим родным.

— Не надо спешить, донна Изабелла, — прервал ее де Валера, лицемерно улыбаясь. — Я обещал десять тысяч долларов, но могу заплатить и больше. Наши дела пошли хорошо. Я даю вам двадцать тысяч долларом в год.

— Вы так добры ко мне, — воскликнула Изабелла, ее лицо осветилось улыбкой, а глаза заблестели, как прежде в Андалузии.

— Он был неправ, — прошептала девушка про себя.

— Я понимаю вас, — сказал де Валера, — этот французский поэт забил вам голову всякой чепухой, а мы поверили ему и насторожились. Я еще тогда почувствовал, что он наговорил вам разных небылиц. Но сама жизнь покажет, кто из нас лжет.

— Вы очень добры, — искренне повторила испанка.

— Вот вам десять тысяч долларом, помимо всяких договоров, — у вас будет еще много таких тысяч, если нам станет сопутствовать успех, — гордо заявил де Валера и вручил ей чек.

Изабелла попросила его отправить в Испанию телеграмму о ее приезде в Нью-Йорк.

— Я уже дал телеграмму и выслал вашим родным две тысячи долларов.

— Две тысячи долларов?!

— Да, конечно, я выполняю все свои обещания.

Изабелла запрыгала от радости, как ребенок, получивший новую игрушку.

Оставшись одна, она снова стала смотреть из окна на этот огромный незнакомый город, и теперь ей казалось, что она плывет в счастливом сне.

Внезапно в дверь постучали. Вошла горничная отеля и подала ей вечерние газеты.

Изабелла развернула газету и увидела на первой странице свою фотографию.

Она почувствовала неприязнь к французскому поэту, который пытался омрачить со новую жизнь.

Когда де Валера вернулся, Изабелла рассказала ему о своем разговоре с поэтом.

— Он говорил, что вы смотрите на меня, как купец на свой товар.

Де Валера презрительно усмехнулся.