Валентин Аккуратов - Лед и пепел

— Запуск второму!

Теперь работали оба винта, на малом газу гидросамолет уверенно побежал вдоль волн.

— Саша, передай в Тикси: рулим по морю курсом на дельту реки Лена. Моторы работают после смены масла нормально, — в микрофон крикнул Иван, и тут же позвал меня: — Как ветер?

— Сорок градусов по отношению к мертвой зыби. Нам этим же ракурсом в левую скулу.

— Сейчас попробую довести скорость до взлетной. Посмотрим, как поведет себя машина.

— А поплавки?

— Как только наберу скорость отрыва, сразу их убираем, а в консолях им не страшны никакие волны.

— Будь внимателен к льдинам, много обломков.

Оба мотора дружно взревели, и гидросамолет стремительно заскользил вдоль волн, все больше и больше набирая скорость. Чувствовалось — как только машина вышла на редан, волны перестали захлестывать поплавки, и они медленно уходили в консоли крыльев.

— Поплавки убраны! — крикнул Чечин, и вдруг машина плавно оторвалась, пролетела метров пятьдесят и чиркнула днищем по воде.

— Форсаж! — закричал Черевичный.

Самолет вновь оторвался от воды и, покачиваясь с крыла на крыло, тяжко повис в воздухе. Волна выбросила его вверх совершенно неожиданно для пилотов. Не имея еще достаточной скорости, казалось, он вот–вот рухнет во вздыбленную пучину.

— А-а, дьявол!!! — раздался в репродукторах крик Ивана, и слышалась в нем буйная радость победы.

Самолет какое–то мгновение, словно неуправляемый, шел, не набирая скорости, почти касаясь поверхности воды, и вдруг полез вверх, все выше и выше.

— Курс? — крикнул Иван.

— На Тикси через Дунай сто сорок! — ответил я. Глаза Черевичного были широко раскрыты и по–мальчишечьи озорно сияли.

— Почему взлетел? — глядя на него в упор, спросил я. — Ведь договорились только глиссировать!

— Волна выбросила! — пожал он виновато плечами. — Поддержал моторами. Сам понимал опасность, но ничего не мог сделать, — и замолчал.

— Да, еще один такой взлет, и Гриша, пожалуй, откажется от женитьбы! — разряжая затянувшуюся паузу, зазвучал в репродукторе голос Чечина.

Взрыв нервного смеха разнесся по самолету. Гриша невозмутимо, не поворачивая головы, спросил:

— А глубоко там было? Плаваю я неважно, — и радостно, с шумом вздохнул.

— Двести метров, Гриша. Но даже при твоем росте тебе хватило бы за глаза, — ответил Чечин.

Долго еще перекатывался по самолету смех. И смех этот, как волшебный эликсир, снимал то нервное напряжение, которое создала вынужденная посадка и взлет в штормовом море. Монотонно, как колыбельную, пели моторы свою песню. И в четком ритме их была наша уверенность, наша жизнь. Появился берег, низкий, весь изрезанный руслами дельты. Вливаясь в море Лаптевых, Лена на триста километров захватывала морское побережье от устья реки Оленек до бухты Тикси.

Прошли остров Дунай. В знак приветствия покачали ему крыльями и взяли курс на Тикси. Из одинокого домика никто не вышел, радио тоже молчало, — видно, спали, закончив вахту. Неожиданно Саша резко сорвал наушники и подошел ко мне, протягивая радиограмму.

— Срочная из Диксона.

«Борт Н-275, на каком основании самовольно после вынужденной, не дождавшись аварийной комиссии на месте, возвращаетесь на базу. Это прямое нарушение НПП (НПП — наставление по полетам.), будете привлечены к ответственности, инспектор Филиппов».

— Это, это, что же. — Дальше я не мог говорить. Дикий неудержимый хохот душил меня, и я не в состоянии был что–либо сказать. Одним прыжком Черевичный подскочил ко мне. Я молча отдал ему радиограмму. Прочитав, Черевичный сел на пол и стал беззвучно сипеть, раскачиваясь из стороны в сторону. Макаров обалдело смотрел на нас, а потом, забрав радиограмму, сказал:

— Ну, что вы гогочете! Филиппов же мог и не знать, что мы летающая лодка.

— Ой, сатана, сейчас загнусь от хохота! Саша, но ведь он же инспектор! Страж безопасности полета!

Конфуз, конечно, был умопомрачительный. Как выяснилось потом, Филиппов действительно не знал, что под номером СССР-Н-275 была летающая лодка.

Мы вслух пытались представить, как высокая аварийная комиссия прибывает на место вынужденной посадки, где в штормовом хаосе разгулявшейся стихии ее ожидает потерпевший, чтобы выполнить пункт наставления, который гласит: «После вынужденной посадки взлет разрешается только после разбора причин комиссией, прибывшей на место происшествия».

Вскоре мы подошли к Тикси. В бухте штормило, но по сравнению с тем, что пришлось нам испытать, поверхность гидроаэродрома казалась нам зеркальной гладью. Закрепили машину на бочке (якорная постоянная стоянка) и пошли на катере к берегу.

Весь следующий день ушел на проверку машины: осмотр днища, промывку картеров моторов, масляных баков Гидросамолет выработал свои ресурсы, и мы готовились в Москву на смену моторов. Но, увы, наша радость была преждевременной. Ночью пришла радиограмма. Мазурук предлагал немедленно выполнить еще одну ледовую разведку для каравана судов, застрявшего во льдах при выходе из пролива Вилькицкого. Уточнив все данные о караване у начальника штаба морских операций Западной Арктики капитана Белоусова, через три часа мы ушли в разведку. Моторы работали безукоризненно, но Чечин весь полет ворчал, вспоминая недобрым словом Мазурука, который, зная, что ресурс моторов выработан, все же посылает самолет в океан.

— Виктор, уймись наконец! Других самолетов в этом районе нет. Караван застрял во льдах. Кто же окажет ему помощь? — пытался я утихомирить механика.

— Ты в технике разбираешься? В моторах осталось ресурсов ровно столько, сколько надо, чтобы добраться до Москвы. А сядем? Кто нам окажет помощь?

— Но ведь на пять процентов ресурсы можно продлить!

— Они уже продлены и отработаны. Казаки вы с Иваном, вам бы все скакать!

— Виктор, дорогой. Давай варить кофе… — зная его слабость к этому занятию начал я.

— Кофе? Черный, по–полярному? А знаешь, у тебя иногда рождаются дельные мысли, — подобрел Виктор и исчез на камбузе.

Через полчаса, обжигаясь, мы блаженно отхлебывали из пол–литровых кружек черный кофе.

Самолет вышел на западную кромку льда. Из–за тумана, образовавшегося от натекания более теплого воздуха на поверхность ледяного поля, мы снизились до тридцати метров и приступили к разведке. Горизонтальная видимость попеременно менялась — от нуля до одного километра. Под самолетом проносился изъеденный летним солнцем, сильно разрушенный битый лед, сплоченный до семи — девяти баллов. Вполне проходимый для ледоколов, он, конечно, был тяжел для проходки судов. Где–то западнее в таком льду застрял караван. Когда Саше Макарову удалось связаться с флагманом каравана, ледоколом «Иосиф Сталин», капитан сообщил, что своих точных координат они не имеют, так как более недели пробиваются в тумане, солнца не видно, скорость и направление дрейфа им неизвестны.