Исаак Розенталь - Провокатор. Роман Малиновский: судьба и время

Среди людей его круга и в общем тех же монархических убеждений оценка Джунковского была не столь единодушно положительной: щепетильность в обращении с казенными средствами воспринималась ими как некое чудачество, «скопидомство», а общение с либеральной интеллигенцией признавалось безусловно предосудительным. Тем не менее Джунковский долгое время пользовался расположением Николая II. Во время приездов из Москвы его обычно приглашали на чай или на обед в кругу царской семьи.

Перевод в Петербург был не только явным знаком царского благоволения. Видимо, предполагалось, что назначение товарищем министра внутренних дел и командиром отдельного корпуса жандармов человека, для которого понятие чести не было пустым звуком, уравновесит назначение министром совсем непопулярного, но также угодившего царю Н.А.Маклакова. Сам Джунковский сознавал, что новая его должность «не в особом почете» и что ему предстоит действовать в атмосфере интриг и подвохов, — слишком лакомым куском был огромный, а главное бесконтрольный секретный фонд департамента полиции. Показательно было и то, что Джунковского отказалась принять на сей раз императрица — явно в связи с распространившимся ложным слухом, будто он выгнал и даже ударил приехавшего к нему с визитом Распутина (в действительности он никогда с ним не встречался, но неприязни к «старцу» пе скрывал).

Намереваясь осуществить все задуманное (включая неизбежные кадровые перестановки), Джунковский заручился важной поддержкой великого князя Николая Николаевича, командовавшего гвардией и Петербургским военным округом. Царь также заверил, что всецело одобряет его программу. Рассчитывал Джунковский и на поддержку большинства Государственной думы; в атом он не ошибся. Действия Джунковского, бесспорно, носили отпечаток его индивидуальности. Но в них просматривается и продуманная позиция относительно того, какими средствами следует добиваться дальнейшей стабилизации режима. Повышение престижа вверенного ему ведомства он считал частью общей задачи усиления правовых начал во внутренней политике.

Первый же приказ Джунковского по корпусу жандармов вызвал немалое удивление. Наряду с привычным требованием вести борьбу с противогосударственными элементами и, когда нужно, беспощадную, новый командир корпуса решил напомнить подчиненным слова, будто бы сказанные когда-то Николаем I шефу жандармов Бенкендорфу: «Утирай слезы несчастным…» Это историческое предание он трактовал как обязательный к исполнению «священный завет милосердия». Он объявил также, что испытывает гадливое чувство к авторам анонимных писем и не будет их читать, как не читал их в Москве. «Кто бы мог ожидать от птицы в голубых перьях настоящего соловьиного рокота?» — комментировал приказ журналист Н.Лопатин, имея в виду не только «блестящий взлет» Джунковского из Москвы в Петербург, но и незавидную славу жандармских голубых мундиров. Статья Лопатина заканчивалась на меланхолической ноте: «Что запоет дальше В.Ф.Джунковский, трудно сказать… Кто кого раньше переделает на свой лад: жандармы своего начальника или начальник жандармов?»[448]

Но за декларациями последовали действия. Джунковский начал с того, что, вопреки мнению Белецкого, циркуляром от 21 мая 1913 г. потребовал исключить из состава секретной агентуры воспитанников средних учебных заведений и запретил вербовать их в дальнейшем. Непосредственным поводом к такому шагу явилось громкое «витмеровское дело» — арест 9 декабря 1912 г. членов петербургской ученической организации в частной гимназии Витмер с помощью секретных сотрудников охранки из числа гимназистов; Джунковский счел «чудовищным такое заведомое развращение учащейся молодежи, еще не вступившей на самостоятельный путь»[449]. Вслед за тем такое же ограничение было распространено па нижних чинов в армии, где, как выяснил Джунковский, процветала провокация: обыски и аресты проводились на основе ложной информации, подсказанной жандармскими офицерами агентам-солдатам; им же поручалось раздавать прокламации, выявляя затем солдат, выразивших сочувствие революционным идеям. Упразднение в армии полицейской агентуры одобрил Николай Николаевич и все командующие военными округами (кроме генерала Н.И.Иванова). Они согласились с Джунковским, что это будет способствовать повышению воинской дисциплины. Новая инструкция предусматривала наблюдение за настроениями в армии «на новых началах», без привлечения солдат.

Военачальникам, поддержавшим Джунковского, было известно, что солдатские волнения в Туркестанском военном округе в 1912 г. явились результатом именно провокационных приемов. Без крайней необходимости, считал Джунковский, не следует привлекать армию и для содействия гражданским властям — сам по себе вызов войск с такой целью «невольно приобщает их к политике» и в то же время отрицательно влияет на население; так, не нужно было, по его мнению, во время празднования 300-летия Дома Романовых наводнять столицу полицией и войсками: это обнаружило страх правительства и охладило «патриотический подъем»[450].

Был ли Джунковский противником полицейской провокации? Сам он искренне считал себя таковым: «Когда я вступил в должность товарища министра, я первым долгом обратил внимание на провокацию и боролся против нее всеми силами; если я не всегда достигал цели, то все же я старался бороться с провокацией всеми способами, которые были в моей власти»[451]. Институт секретных сотрудников при этом пе затрагивался, как и инструкция о внутренней агентуре, усовершенствование которой закончилось при Джунковском, но он настаивал на том, чтобы прием в сотрудничество был актом добровольного соглашения, без морального насилия над принимаемым. Понятие провокации он толковал так же, как его предшественники и подчиненные: «Провокацией я считал такие случаи, когда наши агенты сами участвовали в совершении преступлений».

Тем не менее мероприятия Джунковского встретили в департаменте полиции противодействие. Белецкий заявлял, что они «губят розыск». Подспудные причины конфликта Белецкий сводил к тому, что сам он-де «человек, вышедший из народа», тогда как Джунковский — «человек придворный»[452]. Но различия в сословном происхождении двух высших чиновников ведомства и в особенностях прохождения ими службы ничего не объясняют, тем более, что как раз за Белецким стояли могущественные силы придворной камарильи, враждебные Джунковскому не как «придворному», а как чересчур принципиальному противнику беззакония.

Новшества Джунковского были в глазах Белецкого и некоторых других профессионалов политического сыска попытками соединить несоединимое: заботу о повышении эффективности действий полиции с этическими ограничениями, с их точки зрения, неуместными и обременительными. Джунковский, со своей стороны, не скрывал недовольства, выслушивая по два раза в неделю длиннейшие доклады директора департамента полиции, каждый не менее четырех часов, да еще присутствуя при его докладах министру. В этих докладах непомерно раздувалась, как считал Джунковский, революционная опасность и одновременно обнаруживалась нечувствительность докладчика — из-за отсутствия «нравственной твердости» — к фактам провокации. Ясно было, что сработаться им не удастся.