Арман Лану - Здравствуйте, Эмиль Золя!

«Нинон, не жди меня больше в Провансе, где я назначил тебе свидание после окончания моей работы. Слишком много нужно сделать. Ты знаешь то место за мостом, ниже плотомойни, где река делает поворот, это напротив рощицы тополей…»

Закончив эту фразу, вобравшую всю боль его истерзанной души, очкарик[68], считавший себя Моисеем, заплакал, склонившись над исписанным листом бумаги.

На этот раз роман не очень понравился Флоберу. «Не правда ли, образ аббата Муре любопытен? Но Параду просто-напросто не удался. Чтобы изобразить это, нужен был другой писатель, но не Золя». Вероятно, Флобер совсем иначе относился к описанию. Когда он в апреле 1875 года писал письмо г-же Роже де Женнетт, он не мог не думать о том, как бы он воплотил эту тему Золя. Но при этом Флобер добавлял: «И все-таки в этой книге есть гениальные места, прежде всего образ Арканжиаса и в конце — возвращение в Параду».

Стефан Малларме в письме к Золя от 18 марта 1876 года выразил свое восхищение:

«Что касается людей с утонченным вкусом и нежным сердцем, то они испытали подлинное наслаждение, читая этот том, который, собственно говоря, является не романом, а скорее поэмой о любви, причем одной из самых прекрасных поэм, какие я только знал…»

«Проступку» посвящена также следующая любопытная страница Мопассана:

«Что же касается лично меня, то с начала и до конца этой книги я испытывал странное ощущение; одновременно с тем, как я видел то, что вы описываете, я и вдыхал все это: от каждой страницы исходит как бы крепкий и стойкий запах. Вы заставляете нас в сильнейшей степени ощущать землю, деревья, брожение и произрастание; вы погружаете нас в такое изобилие плодородия, что по окончании чтения, вдохнув глоток за глотком и „мощные ароматы земли, спящей в поту, иссушенной зноем страсти и млеющей, словно разметавшаяся под солнцем пылкая, бесплодная женщина“, и благоухание Евы Параду, „подобной пышному, душистому букету“, и опьяняющие запахи парка, „брачного уединения, кишащего обнимающимися существами“, и даже, наконец, бесподобного брата Арканжиаса, „испускающего зловоние козла, ненасытного в своей похоти“, — я заметил, что совершенно охмелел от вашей книги, да и сверх того пришел в сильное возбуждение!..»[69]

Человек, познавший женщин, и целомудренный затворник хорошо понимали друг друга. Неважно, что один из них давал волю своей чувственности, а другой сдерживал ее. И как талантлив был этот молодой Мопассан!

Столь же талантлив, разумеется, как и пожилой Тэн, ответивший Золя письмом с подробным анализом книги, в котором чувствуется волнение за беспокойного ученика.

«„Проступок аббата Муре“ выходит за рамки жанра романа. Это поэма! Парк, простирающийся на двадцать километров, — это Эдем, долина Кашмира! Вы мастер изображать безумие, усиливающуюся горячку: гигантское и болезненное разрастание мечтаний, в особенности мечтаний религиозных, описано вами с необычной силой и проницательностью».

Итак, еще раз: романтик.

Однако новый факт: роман «Проступок аббата Муре» понравился читателям. Ширится дорога славы.

30 января 1875 года Национальное собрание одобряет поправку Валлона — официальный акт гражданского состояния той Третьей республики, которая родилась на глазах у хроникера Золя, акт, негласно узаконенный с помощью хитроумной уловки: «Президент Республики избирается…» большинством голосов (353 — за, против — 352). Рабочие прокладывают авеню Оперы в старинном квартале Бютт-о-Мулен. По воскресеньям парижане приходят взглянуть на руины Коммуны. Золя, возвращаясь с улицы Кок-Эрон, смотрит на проезжающих по бульвару «пауков», которые сменили велосипеды на «большие вело», выглядевшие весьма комично со своим большим и маленьким колесом. Коко лежит в постели. Домашний доктор предписывает поездку на море. В мае Золя написал Алексису, чтобы тот подыскал небольшой домик на юге. Но финансовая сторона дела заставила отказаться от этой затеи; им подойдет и Нормандия. Их вполне устроит Сент-Обен, расположенный между устьем Орны и Курселем.

Летом возникают новые осложнения. Золя беспокоит сердце. Сердечная боль отдается в руках, ушах, бедрах. Он сразу же бросает курить. Возмущенный писатель ворчит, но покоряется предписаниям врача. Он брюзжит, прогуливаясь по обширным пляжам перламутрового цвета:

«Ла-Манш — не Средиземное море, это нечто очень некрасивое и очень большое. Здесь бушуют шквальные ветры, которые подгоняют волны к самому дому». Его соблазняет рыбная ловля. Но она отнимает много времени. Он собирает водоросли и, растирая их, подносит к носу. Он не купается. Вода Ла-Манша слишком холодна! «Рыбачьи суда отвлекают мое внимание. Перестав писать, я подолгу слежу за парусными лодками…»

Эти несносные сардинщики мешают ему работать!.. «Я не знаю, что за романтический дух сидит во мне, но я мечтаю о скалах с углублениями в виде ступеней, о рифах, о которые в шторм разбиваются волны, о разбитых молнией деревьях, кроны которых мокнут в воде». Порой он начинает злиться. Случаются перепалки между Коко и г-жой Франсуа Золя. Случаются штормы на море. Чтобы ничего не слышать, он обвязывает голову полотенцем!

То, что он делает, очень важно. Это ключ к политической основе «Ругонов» — роман «Его превосходительство Эжен Ругон», который будет иметь наименьший успех, но которому автор придавал самое большое значение.

Эжен Ругон, находившийся в самом центре описываемых событий в «Завоевании Плассана», становится министром Империи. Он любит Клоринду, красивую Легкомысленную женщину, которая хочет выйти за него замуж. Он уклоняется от этого. С помощью интриг Клоринда помогает Ругону подняться на верхнюю ступень Иерархической лестницы, но делает это для того, чтобы глубже была пропасть падения. «Эжен Ругон, это целомудренник, который ускользает от женщины и который любит власть не столько за блага, предоставляемые ею, сколько за то, что она — олицетворение его собственной силы, Эжен Ругон для меня не кто иной, как министр Эмиль Золя», — заметит с присущей ему проницательностью Поль Алексис. Но еще более важным в романе является фон описываемых событий — период 1856–1861 годов. Золя перед своим отъездом из столицы обращается к знаменитым папкам, «насыщенным материалом», в библиотеке Бурбонского дворца, к заметкам, посвященным непринужденным беседам с Флобером. Он вспоминает о Руэре. Он думает также о Гамбетте. Что же касается Клоринды де Бальби — то это герцогиня Кастильон. Прообразом графа де Марси послужил Морни, бывший патрон Альфонса Доде.