Борис Друян - Неостывшая память (сборник)

Хочу обратить внимание: название «Тишина» появилось с подачи А. Павловского. Кстати, слово «тишина» разного эмоционального наполнения всплывает в разных стихотворениях книги:

Хорошо, что есть мгновенья —К тишине прикосновенья…

Какие дни, какие ночи!Какая в сердце тишина.

И тишина все ширилась в груди.И улетали птицы.Не иначе —Им что-то явно брезжит впереди.

Мне тишина необходима.С меня довольно пьяных рож,собраний, призрачных от дыма,и славы мизерной дележ.Кричать, стонать, мяукать,визжать и выть пилой,трещать по швам от звуков,но тишину – долой!

Время летело быстро, я с удовольствием работал над «Тишиной». Параллельно редактировал и несколько других книг стихов и прозы. Здорово отвлекало чтение графоманских рукописей. Здесь я вынужден сделать небольшое отступление. Оно имеет, к сожалению, самое прямое отношение к книге Горбовского.

В один далеко не прекрасный день в редакции появился поэт-сатирик Бронислав Кежун с предложением переиздать свои стихотворные произведения о В. И. Ленине. Там были потрясающие перлы типа:

А Ленин стоял на трибуне,Глядел на бушующий зал,просил тишины и чего-тов кармане жилетки искал.

При следующей встрече в редакции я прилюдно стал настойчиво выпытывать у автора: что же такое Ленин искал в кармане жилетки? Кежун побагровел и, положив на стол блокнот и вооружившись авторучкой, зловеще спросил: «Вам что, не нравится тема Ленина, тема революции?» – «Нравится, – как можно спокойнее сказал я. – Но должен заметить: стихи, подобные вашим, дискредитируют тему вождя мирового пролетариата».

Присутствующие при разговоре замерли: всем известен был склочный характер сатирика. Кежун молча взял со стола свою рукопись и направился в кабинет главного редактора Д. Т. Хренкова. Дмитрий Терентьевич быстро просмотрел стихи и решительно встал на сторону редактора. С тех пор Кежун в Лениздат не заходил.

В редакции Глеб появлялся редко, не всегда свежим, но всегда с новыми стихами, которые читал по нашей просьбе. Наконец появилась долгожданная первая корректура, за нею – вторая. От цензуры отделались малой кровью: снятыми оказались всего три стихотворения: «Распята сухая дорога…», «Торчат сараи по обочинам…» и «Жена». Типография сработала оперативно, пятидесятитысячный тираж «Тишины» был готов уже в конце января 1968 года. Об удачной книге говорили все, кто успел приобрести ее в магазинах. Глеб был доволен. Я, естественно, тоже.

Однако эйфория длилась совсем недолго. На дворе стояло время, когда хрущевскую оттепель заметно сковали стабильные заморозки. Многие из нас считали, что это ненадолго, что все терпимо, все по-прежнему тихо-спокойно. Хрупкое затишье оказалось обманчивым. Так случилось, что его взорвала именно «Тишина» Глеба Горбовского. А поводом послужил «сигнал», оперативно поступивший в ЦК КПСС: книга Горбовского, выпущенная в партийном издательстве Лениздат, – вредная, идейно порочная.

«Сигнал» пришелся как нельзя кстати: только что было принято очередное постановление ЦК об усилении идейно-воспитательной работы и т. д. То, что здорово пахнет «жареным», мы почувствовали сразу же. «Тишину» Горбовского срочно изъяли со складов, из бибколлекторов, из магазинов (то немногое, что не успели распродать) и пустили в типографии им. Володарского под нож, «в лапшу». Мне удалось из приговоренного к уничтожению тиража забрать почти сотню экземпляров.

Было приказано руководству издательства и мне готовиться к поездке в Москву на коллегию Комитета по печати при Совмине РСФСР. Тут же провели партийное собрание издательства. Многие из моих коллег искренне сочувствовали мне, но на собрании или молчали, или, мягко покритиковав за «Тишину», твердо выступали за минимальное наказание. Но были и такие, кто столь же искренне клеймил меня за утрату политического чутья. А заодно – по общепринятой тогда схеме – и себя: мол, вовремя не разглядели, не поправили работающего рядом молодого товарища, возомнившего, что ему все можно, все сойдет ему с рук. Естественно, влепили мне выговор. Затем выяснилось, что отложено решение очень болезненного для меня вопроса об улучшении жилья. В общем, все шло как и полагалось по тем временам. Следовало ожидать увольнения с работы.

Мрачную атмосферу разряжал Михаил Дудин. Каждый день он появлялся в Лениздате, обходил многие кабинеты, убеждал начальников, что книга Горбовского – прекрасная, талантливая, что благодаря именно таким книгам Лениздат превращается из весьма заурядного провинциального издательства в настоящее, первоклассное, что шумиха пройдет, что Друяна надо поддержать. В моем экземпляре «Тишины» сохранился прямоугольник плотной бумаги, на котором четким дудинским почерком написано:

Сплетни кончится туман,И судьбы велениемБудет классиком Друян,А Горбовский – гением.М. Д.28.3.68.

А вот еще один его автограф:

Нет человека без изъяна.И, свято искренность любя,Вы не смотрите на Друяна,А посмотрите на себя.

Настойчиво и весело Михаил Александрович создавал, если можно так сказать, положительное общественное мнение вокруг книги Горбовского.

…В середине мая на «Красной стреле» отправились в Москву «на ковер» директор Лениздата Л. В. Попов, главный редактор Д. Т. Хренков и я. Нас сопровождали большие партийные чиновники из Смольного: заведующий отделом пропаганды и агитации ОК КПСС Е. Я. Зазерский, его коллега из Горкома Ю. П. Смирнов, а также заведующая сектором печати Обкома В. Г. Пронина. Это было очень дурным знаком. Тут даже мой сторонник (а впоследствии многолетний друг) Дмитрий Терентьевич Хренков в коридоре вагона тихо сказал мне, что дело – дрянь и ему вряд ли удастся защитить меня и, значит, сохранить в Лениздате. Большие же начальники смотрели на меня как на случайного попутчика. Признаюсь, настроение было хуже некуда, ночью почти не сомкнул глаз.

Утром в Комитете по печати заместитель председателя В. К. Грудинин за час до заседания пригласил в свой кабинет Л. В. Попова, Д. Т. Хренкова и меня. Он сказал, что ситуация серьезная, «сигнал» из Ленинграда попал на стол секретаря ЦК, который приказал Комитету по печати разобраться и примерно наказать виновных. «Однако, – улыбнулся Василий Константинович, – считайте, что вам сильно повезло: коллегию сегодня буду вести я, а не председатель комитета. Я как-никак старый ленинградец, в блокаду был начальником военного отдела «Ленинградской правды». Может, удастся хоть немного спустить дело на тормозах. А вы, – обратился он ко мне строго, – на коллегии сидите тихо, не возмущайтесь и ни в коем случае не возражайте никому, даже если услышите такое, что никогда досель не слыхивали!»