Борис Друян - Неостывшая память (сборник)

«Ну и что тут такого? – скажет кто-то. – Какая здесь может быть крамола?» И ошибется. В недрах цензуры существовал так называемый «Перечень сведений, запрещенных к опубликованию в открытой печати, передачах по радио и телевидению». Перечень этот запрещал даже упоминать восточногерманский город Галле, поскольку там размещалась советская воинская часть, хотя, конечно же, наши вероятные противники, западные немцы и американцы, отлично знали дислокацию наших войск. В общем, и смех и грех. Типографские машины ждали, а я в отсутствии Виктора никак не мог найти выход их глупого тупика. Не смогли помочь коллеги-редакторы, не могли ничего путного сочинить за автора приходившие в редакцию поэты. Помнится, Надежда Полякова в эти горькие минуты творческих потуг всех развеселила, предложив вариант первой строки:

Всю ночь играли командиры с Галей.

Смех-смехом, но пришлось капитулировать, вместо этого стихотворения дать другое, ранее забракованное мною. А стихотворение «Ночные учения» ждало своего часа еще долгих четыре года. Вот как легко и просто сам автор вышел из положения:

В войну играли офицеры штаба,В прорыв тысячеверстного масштаба…

Книга стихов Виктора Максимова появилась на прилавках магазинов в начале 1966 года. Назвали мы ее смело и точно – «Открытие».

…Уходили в прошлое годы, события – маленькие, большие, переломные. Для читателей стало привычным имя ленинградского поэта Виктора Максимова. Выходили и получали живой отклик его книги «Встреча», «Жители земли», «Кипрей при дороге», «Доля», «Соколиная забава», «Тавро»… Много и успешно переводил он на русский польских поэтов. С особенным удовольствием – своего большого друга с давних юношеских времен – Марека Вавжкевича, ставшего руководителем писательской организации Польши. Было время, когда Виктор пробовал себя и в прозе. Но главным всегда оставалась Поэзия – его жизнь и судьба.

На долгие годы связало нас с Виктором то давнее «Открытие». Мы дружили семьями, встречались не только в редакции, мне доводилось вести его творческие вечера, вместе бывали в писательских командировках (последний раз – в близкой его сердцу Варшаве «у Марека»). Вторая его книга «Встреча» (1970 г.) также вышла в Лениздате под моей редакцией, а когда я перешел работать в «Неву», на ее страницах регулярно появлялись большие подборки стихотворений Виктора. Я радовался его успехам, переживал случавшиеся с ним срывы, он знал это и ценил мое искреннее, дружеское, требовательное отношение.

Последние годы он особенно много работал, готовил солидную книгу новых стихов. Ушел он на самом взлете своего талантливого служения родной литературе. Мы навсегда с ним простились в апреле 2005 года. Незадолго до кончины он посвятил мне свое стихотворение «Вечереет». Опубликовано оно было в июньском номере «Невы» в том же году.

Вечереет, понемногу вечереет.Вечереет, знаю, раз и навсегда…Разудалая головушка смиреет,как смиреет предвечерняя вода.

И, тишайшею овеянный сиренью,и уже издалека лишь – молодой,потихоньку привыкаю к вечереньюи засиживаюсь дольше над водой.

Вечереет. Но до осени далече.И судьба, спасибо, силится помочь:подарила вот карельский долгий вечери мгновенную, почти без боли ночь,

долгий день с давно привычной сердцу болью,давний сад, что не хочу я покидать,и глаза с такою давнею любовью,что уже конца и края не видать…

Вечереющее солнышко не греет.дай ладони мне – дыханием согреть.Вечереет… Понемногу вечереет.Догорает… И не может догореть.

Догорел… Большой русский поэт, он ушел, оставив нам свои прекрасные стихи. Столько лет прошло, а я до сих пор наизусть помню почти все стихотворения его самой первой, самой памятной для нас обоих книги «Открытие».

Неостывшая память

Эту книгу знают многие ценители поэзии. Для меня она особенно дорога, я часто снимаю ее с полки, перечитываю, хотя почти все стихи помню наизусть. Судьба ее когда-то жестко коснулась меня.

…Я уже год работал редактором отдела художественной литературы Лениздата, когда в самом начале 1966 года мне предложили вести книгу новых стихотворений Глеба Горбовского. Конечно же, я с радостью согласился: еще бы – с недавних студенческих лет он был моим (да что там моим – нашим всеобщим) любимым поэтом. А его легендарные «Фонарики» мы «раскачивали» в родных университетских общежитиях, в летних строительных бригадах, на целинных землях Казахстана, на праздничных демонстрациях.

Вскоре Глеб принес пухлую папку стихов. Сборник еще не имел названия, стихи были, что называется, «навалом» – предстояло как следует подумать об их последовательности, конструкции книги, ее цельности. А для начала по заведенному порядку рукопись следовало дать на внутренние рецензии двум авторитетным писателям. После некоторых раздумий я попросил дать отзывы поэта Вадима Шефнера и критика Алексея Павловского.

Вот что написал в своей рецензии в октябре 1966 года В. Шефнер:

«Глеб Горбовский – на мой взгляд – один из самых интересных поэтов, причем я имею в виду масштаб не ленинградский, а всесоюзный. За последние годы в нашей поэзии появилось много талантливых молодых поэтов, но и среди них Горбовский выделяется естественностью своей речи и подкупающей простотой (но отнюдь не простоватостью) интонации. У него не просто талант, а то, что характеризуется старым русским словом, – дар… В каждом стихотворении Горбовского отражен миг жизни поэта – то грустный, то веселый, то торопливый, то задумчивый. И ощущение этого мига передается читателю. Вот это умение передавать настроение, ощущение и есть самая важная и самая ценная черта в работе Горбовского…»

Оценка рукописи А. Павловским была столь же впечатляюще положительной:

«Г. Горбовский – настоящий поэт. Это видно не только по хорошему уровню т. н. мастерства, но и по тому, что по сравнению с предшествующими сборниками он, оставаясь знакомым по голосу, предстает перед читателем в ином ракурсе своего душевного развития. Я бы не удивился, если бы эта книга называлась, скажем, «Тишина» или каким-то другим сходным словом. В ней есть задумчивая, не претендующая на напряженный и метафорический «интеллектуализм» душевная сосредоточенность. Эта сосредоточенность лишена малейшей позы, очень искренна, что, по-видимому, и придает ей характер лирической исповедальности, трогающей каждого. В нашем иногда чрезмерно шумном веке эта тихая задумчивость, желание без громких слов и широких жестов задуматься о пролегающей через Век и лично тебе выпавшей жизненной тропе очень важно. Здесь – нерв, своеобразие и сила этого сборника…»