Давид Боровский - Александр Аркадьевич Горбунов
Боровский хорошо запомнил первую репетицию «Гамлета». «Раньше, – рассказывал он, – Любимов всегда показывал артистам замысел. А теперь – план постановки был уже смоделирован, он делал все в пространстве. Вот все собрались у него в кабинете, гремела музыка (кажется – Шостаковича – он договорился с радиоцехом), и все под музыку кавалькадой пошли на сцену». Актерам поначалу казалось, что Любимов по ходу репетиций импровизирует, но, по свидетельству Боровского, на самом деле Юрий Петрович изменил свой привычный подход к репетиционному процессу: «Любимов делал раскадровки, как эпизод следует за эпизодом, это все рисовалось заранее, и была потрясающая готовность к каждой репетиции. Потом все это, к несчастью, выбросили».
Столь тщательная, скрупулезная подготовка Любимова к репетициям «Гамлета», отмеченная Боровским, вызвана, по всей вероятности, тем, что Юрий Петрович – он сам в этом признавался – впервые в своей режиссерской жизни совершенно не знал, как ставить. «Я, – говорил он, – так никогда не поступаю. Если я не знаю, как ставить, я не ставлю. А в этот раз написал заявление о “Гамлете”, а потом стал выдумывать уже, как ставить».
Юрий Сушко в книге «Марина Влади, обаятельная “колдунья”» приводит зарисовку с одной из таганских репетиций.
«– A что, мадам из Парижа приехали? – Любимов был вымотан после репетиции, но держался, как всегда, молодцом.
– Не знаю, Юрий Петрович, – отозвался художник Давид Боровский. – Кажется, Володя что-то такое говорил. Но я особо не прислушивался.
– Нет, вы обратили внимание, как он сегодня работал?! Выкладывался полностью, не спорил, не ерничал, был собран. Сегодня я Высоцким очень доволен. Только вы уж, Давид Львович, пожалуйста, ему мои слова не передавайте…
– Конечно, Юрий Петрович.
– А вы знаете, в чем секрет? Потому что он был свеж, здоров и не на похмелье. Может же он бросить, когда Марина приезжает! А так – что, не может?! Ерунда все это!
Боровский усмехнулся:
– Мне помнится, вы Марину как-то иначе использовали.
– То есть?
– Ну, когда мы готовили “Гамлета”, у меня создалось впечатление, будто вы на репетициях Володю нарочно поддразнивали, задевали и так резко критиковали, когда в зале присутствовала Влади. И не только я это, кстати, заметил. Вот Алла мне тоже говорила, что вы тогда умышленно провоцировали Высоцкого при жене, чтобы растормошить в нем темперамент, злость и эмоциональность. Будете отрицать?
– Не буду! – Любимов махнул рукой. – А как иначе я мог тогда разбудить этого еще не родившегося “принца Датского”?.. Вот вы знаете, как Станиславский работал с Михаилом Чеховым? Тогда послушайте…»
Валерий Золотухин рассказывал, как он на «Мосфильме» встретил Иннокентия Смоктуновского. «А что, Валера, – поинтересовался Смоктуновский, потрясающе сыгравший роль Гамлета в кино, – Юрий Петрович “Гамлета” решил ставить?» – «Так и есть, ставит». – «А кто репетирует? Володя?» – «Да, Володя репетирует…» – «С гитарой». – «Не без этого…» – «Ох, шалуны!..»
Смоктуновский, побывав на одном из первых показов «Гамлета», аплодировал по завершении спектакля стоя, резко поднявшись и скандируя вместе с залом: «Бра-во!» Ночью, после спектакля, в квартире у Вениамина Смехова Смоктуновский убедил в искренности своего восхищения Высоцким-Гамлетом. «Назвал его, – вспоминает Смехов, – живым, поэтичным и таким необходимым людям в зале. Иннокентий Михайлович говорил, что в фильме ему хотелось сыграть вот так же – проще и живее, но Козинцев не дал».
Козинцев посмотрев «Гамлета» на «Таганке», согласился с любимовской трактовкой: «Это был Гамлет. Тот самый – шекспировский и наш… И пришлось мне все это представление по душе».
На репетициях «Гамлета» Давид, как обычно он это делал, время от времени подсаживался к режиссерскому столику и что-то тихо говорил Любимову. Любимов, выслушав, включал настольную лампу и сурово обращался к актерам: «Вы вяло ходите, вы рядом с занавесом – менее живые, чем он! Берите его себе в партнеры и действуйте смелее, размашисто, ходите в его ритме, а то получится, что актеры в “Гамлете” – приложение к этому мощному типу, который вас переигрывает…»
Придумав подвижный занавес, Боровский фактически придумал ключ к образу спектакля и освободил сцену от дополнительных тяжелых декораций, дал простор для ритмичной смены мизансцен, мгновенных перемен действий. На репетициях, по словам Аллы Демидовой, актеры «дружно ругали этот занавес, потому что он был довлеющим, неуклюжим, грязным (он был сделан из чистой шерсти, и эта шерсть, как губка, впитывала всю пыль старой и новой «Таганки»), но главное, от ритма его движения зависели наши внутренние ритмы, мы должны были к нему подстраиваться, приноравливаться; ну а скрип металлической конструкции иногда заглушал наши голоса».
«О занавесе нового спектакля, – писал в сборнике «Флейта Гамлета» критик Вадим Гаевский, – мы наслышались задолго до премьеры. Этот занавес – действительно крылатое слово о “Гамлете”. Это – образ трагедии, метафора истории и, может быть, сценографический портрет самого Шекспира. Огромный, вездесущий, по временам – устрашающе безобразный, он движется вдоль и поперек, от задника к рампе, от правой кулисы к левой, сметая на пути всех».
Лев Додин считает занавес, даже притом что на сцене был Высоцкий, «главным все-таки героем этого спектакля». По мнению Алексея Бартошевича, придуманный Боровским занавес был «воплощением гамлетовских непреодолимых сил судьбы и вместе с Высоцким, разумеется, символизировал самый смелый смысл великой пьесы». «Занавес, – говорит сценограф Марина Азизян— был похож то на страшную паутину времени, то на часть роскошного королевского убранства зала».
К шерстяной одежде Любимов и Боровский пришли не сразу. Поначалу предполагалось cшить костюмы из грубой ткани. Потом остановились на трикотаже из некрашеной шерсти, в которой люди ходят едва ли не с момента своего появления. От первоначальной пестроты костюмов, раздражавшей на фоне занавеса, отказались. Их окрасили под цвет землистого занавеса. Только королева и король выделялись белыми одеждами, а Гамлет – черной.
Любимов рассказывал журналисту Александру Минкину: «Когда “Гамлета” решили послать в Югославию на знаменитый театральный фестиваль БИТЕФ, то всех евреев решили не пускать. Смехова, Высоцкого… Сказали: “Введите новых”… 16 человек не пускают, зато едет из КГБ куратор, которому фактически все подчиняются; он оформлялся как член коллектива. Я проснулся ночью и решил: не надо никого вводить и ехать, вдруг я не возьму первое место, они и скажут: “Вот вам ‘Таганка’ вшивая, ничего и взять не могла”… Утром я иду к замминистра Попову. “Вам оказано доверие… это ответственное задание… БИТЕФу десять лет…” Я посмотрел, подождал, пока он окончит ораторствовать. Доложите своему шефу, что никого я вводить не буду, если хотите— вводите сами, вот вы прекрасно сыграете роль Полония, Демичев-министр – короля. Ну а Гамлета выбирайте сами, вам
