Реймонд Пристли - Антарктическая одиссея. Северная партия экспедиции Р. Скотта

«Всю ночь и до полудня дул ветер ураганной силы. Мы не могли заснуть и несколько раз выходили и закрепляли камнями борта палатки, чтобы ее не унесло. Под конец вихри терзали ее с такой безжалостностью, что стало ясно: если так будет продолжаться и дальше, то до завтра, а может и до сегодняшнего вечера, она не доживет. Около полудня мы начали перебираться на сугробы, где оставили сани. Через три часа палатка уже стояла, хорошо прижатая к земле снегом, но одному богу известно, сколько времени она продержится, – ветер дует с прежней силой. Сейчас пойду готовить завтрак. Наломались мы ужасно, и если это действительно подготовка к зиме и придется здесь зимовать, сил у нас останется не больше, чем у мыши. Из пятнадцати последних дней двенадцать мы провели в спальных мешках, а чувствуем себя, как после бега на длинную дистанцию».

Когда ветер ослаб наполовину, я сумел пересечь ледник между островом и моренами и достал из склада два мешка пеммикана – для Левика и для нас. Это была последняя порция пеммикана, которую мы могли позволить себе съесть, было решено не меньше половины продуктов сберечь на тот случай, если весной придется пройти на санях 200 миль [322 км] до мыса Эванс. Партию Левика я нашел в бодром состоянии духа для данных обстоятельств, но «Терра-Нова» уже снилась им по ночам. Ветер и море унесли тюленью шкуру и сало – очень серьезная потеря для партии. Люди Левика забили на припае, оставшемся в бухточке перед ледником, двух тюленей, но не успели все вынести до начала бури, и одна шкура пропала.

Пятого снегопад прекратился, и мы, несмотря на продолжавшуюся бурю, перевалили через хребтик за лагерем в соседнюю долину, где находился сугроб побольше, и наша тройка, не теряя времени, принялась копать пещеру. Копали все дни почти без остановки, и по мере того как пещера становилась глубже, ветер причинял все меньше беспокойства, исключая, конечно, выходы наружу. Сначала мы проделали в снегу траншею величиною три фута на четыре [0,92х1,22 м] при глубине в шесть футов [1,83 м], а затем от ее стенки вывели пещеру в самую толщу наносов. Осколки льда сбрасывали вниз по склону, и ветер немедленно относил их далеко от входного отверстия. Пока приходилось работать на ветру, мы орудовали лопатой и ледорубом по очереди, но когда яма расширилась и защитила нас от ветра, вошел в силу обычный распорядок – Кемпбелл, Дикасон и я все время копали, а партия Левика разыскивала тюленей и запасала мясо. К сожалению, одна пара рабочих рук простаивала – буря неистовствовала без передышки, и бедные наши палатки нельзя было ни на минуту оставить без присмотра.

Теперь, когда мы снова работали с полной отдачей, голод все больше давал о себе знать. К концу длинного интервала между завтраком и обедом (ленчи мы давно отменили) желание есть причиняло физические страдания. Мы могли позволить себе съесть порядочное количество мяса – да и то лишь по недомыслию, еще не осознав, что и его будет мало, – но один сухарь в день никак не удовлетворял потребность организма в углеводах, которая постоянно точила нас и в конце концов заставила преодолеть отвращение к тюленьему салу. В эту неделю оно впервые было введено в постоянный рацион и до ноября оставалось непременной частью меню. Никогда не забуду, как, решившись его испробовать, я тут же испытал облегчение от того, что новая пища не вызвала у меня отвращения. В предыдущей главе я уже сообщил, что в первую бурю, во время затишья, мы убили молодого тюленя-крабоеда. Несколько дней спустя попробовали есть тоненькие ломтики его сала в сыром виде. Все нашли его вполне съедобным, а Абботт и Дикасон даже утверждали, что у него вкус дыни. Честно сказать, я никогда не разделял этого мнения, хотя зимой в течение нескольких недель с гордостью носил титул «Короля ворвани»[83] и уступил его впоследствии только Абботту, который запросто уплетал толстенные, в несколько дюймов, куски сала. На первых порах мы с трудом преодолевали тошноту, когда кусок сала заполнял весь рот своим соком, но через несколько дней все, кроме Кемпбелла, привыкли к нему, и только у одного худосочного крабоеда, убитого в неблагоприятный период, оно оказалось непригодным для еды.

Отныне в обязанности дежурного по палатке вменялось приготовлять к возвращению охотников и землекопов горячие сочные бифштексы из сала. Жарили их на сковородке из небольшой норвежской кухни Кемпбелла, и жир, стекавший с нее в поддон, использовали для осветительной лампы. У санной партии запас спичек обычно невелик, в первую очередь они предназначаются, конечно, для повара, но некоторое количество ежедневно выдается и курильщикам. Благодаря экономному расходованию спичек – как, впрочем, и всех остальных припасов, тех, что остались, хватило бы на всю зиму, но при известной бережливости. Прежде всего, естественно, решили ограничить курильщиков, и они в течение нескольких дней разжигали трубки, пока еще горел примус, но это лишало их обычного удовольствия. Тогда Дикасон в нашей палатке и Браунинг в Левиковской начали мастерить лампу-жирник, а остальные, само собой разумеется, не скупились на советы. Восьмого марта, когда Кемпбелл и я пришли домой после тяжелейшего сражения с ветром, Дикасон, как обычно, попотчевал нас несколькими сочными кусками тюленьего сала – в порядке подготовки к весьма скудному обеду, а кроме того, продемонстрировал первый жирник. Это было большое достижение, и мы провели очень приятный вечер. Я тогда записал в дневнике:

«В обеих палатках сейчас есть жирники, которые представляют собой несколько кусков ламповых фитилей на английской булавке, переброшенной мостиком через верх жестяной консервной баночки с растопленным салом. Свет от них прекрасный, лучше, чем я ожидал, топлива они поглощают очень мало. Единственный недостаток – приходится расходовать парафиновое масло, чтобы растопить сало. Когда мы водворимся на зимовку, надо будет придумать какое-нибудь приспособление для ламп, чтобы они сами растапливали сало. Кроме того, они дают поразительно много тепла, почти не дымят. Мы съели по куску сала, из которого вытоплен жир, и оно всем понравилось. Мало чем отличается от обычного сала, которое едят на родине».

Таким образом была устранена одна из серьезных трудностей, фигурировавших в наших разговорах всякий раз, как речь заходила о зимовке. Мы не могли обойтись без трех вещей, может быть, только трех: света, крова и горячей пищи. И вот теперь первая трудность преодолена, ибо после того, как мы заменили английскую булавку полоской жести с отверстиями, ламповый фитиль – куском веревки или каната, светильники, хоть и тускловатые, верно служили нам всю зиму, и мы знали, что в любой момент можем разогнать тьму. До этого даже на самых завзятых оптимистов частенько нападали минуты чуть ли не отчаяния, когда будущее представлялось им донельзя мрачным. Эта маленькая победа, пусть не особенно важная, явилась для всех памятной вехой. С нее настроение партии начало улучшаться и переросло в оптимизм, который оказался непобедимым и в конечном итоге привел нас на мыс Эванс.