Иван Сытин - Жизни для книги

— Напрасно… А вы бы съездили да познакомились: чрезвычайно оригинальный человек… Жалеть не будете!..

Эти слова английского корреспондента как-то запали мне в душу. Отчего не взглянуть в самом деле, может быть, чудо какое-нибудь пропущу. Иностранцы и те им бредят…

Наш петербургский корреспондент «Русского слова» Руманов знал Распутина, так сказать, по долгу службы и не выпускал его из своего газетного поля зрения.

Поэтому мне не стоило никаких хлопот добиться «аудиенции».

Вместе с Румановым мы поехали на Обводный канал, где жил тогда этот «властитель дум».

На наш звонок вышла скромненькая девица белошвейного типа (вероятно, дочь) и попросила нас подождать в первой комнате, где какие-то женщины с наружностью богомолок тихонько и степенно шушукались между собой, как тараканы за печкой.

— Доложите, пожалуйста, о нас Григорию Ефимовичу.

Нас проводили в отдельную комнату, где пришлось подождать минут двадцать. Я уже потерял терпение, как неожиданно вошел «сам» и протянул руку. Наружность Распутина была описана тысячу раз, и потому едва ли стоит на ней подробно останавливаться.

Белая рубаха «навыпуск», синие штаны, валенки… Волосы расчесаны по-крестьянски, с пробором посередине, и сильно смазаны маслом. Ростом большой, лохматая, черная борода, на животе поясок. Общее впечатление — отбившийся от работы, праздный мужик, лодырь, из очень зажиточных и лакомых на господскую еду.

— Позвольте, Григорий Ефимович, с вами познакомиться. Сытин.

— Здорово, брат! Что тебе? Зачем пришел, сказывай. У меня дело есть, некогда мне.

— Дела у меня особенного нет, а если вы имеете минуту времени, так потолкуем…

— Ну ладно, садись, коли так!

Мы сели к столу. Я на диван, а Распутин на стул. При этом он так положил руку на стол и на руку голову, что лицо его было совсем близко ко мне.

— Ну что тебе, сказывай…

— Я, брат, просто пришел повидать тебя. Ведь о тебе большая слава идет. Интересно мне умного, большого мужика видеть.

— Ах, дурак какой ты! Вот дурак! Разве у тебя мало умных мужиков? Ты, поди, по всей России всех умных мужиков знаешь… И умных, и дураков… Так мало тебе — пришел на меня посмотреть. Ну смотри, брат, смотри, что тебе посмотреть надо.

— Говорят, Григорий Ефимович, есть какая-то сила в тебе чарующая: и в делах, и в советах…

— Все вы дураки, и больше ничего… Что вам от меня надо? Ну идут ко мне разные бабы, лукавые чинуши, даже министры…

Распутин помолчал и неожиданно спросил:

— Ты вот, Иван Дмитриевич, ко мне первый раз… А хошь, я к тебе приеду в Москву?

Это предложение застало меня врасплох: переход был слишком неожидан. Но я все-таки имел твердость сказать:

— Нет, Григорий Ефимович, ко мне не надо. У меня дел нет. А знакомством с тобою я очень доволен. Прощай, будем знакомы.

Не знаю, обидел ли Распутина мой чистосердечный отказ, но кажется, не обидел.

1918–1924 годы

 первый день новой, народной власти газета и типография, где печаталось «Русское слово», согласно декрету о печати подлежали передаче в ведение государства. Я подчинился; верил, что найду себе применение в делах нового строительства.

Уже через несколько дней типография пошла, все было в полном порядке. Все сразу восстановилось — тихо, мирно. Все осталось па местах. Бумаги было в запасе 450 тысяч пудов. С Енукидзе, назначенным руководить типографией, я откровенно делился всеми сведениями по хозяйству, он проявлял ко мне дружеское внимание, делу я помогал. Через месяца два запасы бумаги в наших дальних сараях подходили к концу, а бумагу со станции Николаевской железной дороги стали возить во двор типографии на простых ломовиках, катая рулоны по булыжнику, цепляя крюками и ломами, бумага портилась, делали свое дело дождь и грязь. Я пошел к заведующему типографией и попросил его со мной вдвоем съездить в наш отдел по бумаге. Он вызвал автомобиль и пригласил своего помощника. Поехали. Я ему показал нашу огромную складскую территорию, три огромных амбара и заготовленный рельсовый путь к ним.

— Путь совершенно подготовленный, но не открыт. Не успели. Две недели осталось, чтобы пустить в эксплуатацию.

Я размел рельсы, показал, что здесь два поезда могут входить, разгружать бумагу прямо из вагона в сараи, ежедневно подвозить ее частями прямо в типографию. Пригласили инженера, который через неделю все привел в порядок. Дело пошло без вреда для бумаги, дешево, быстро.

Мое пребывание в газете уже кончилось. Я перешел на Пятницкую и стал ходить на фабрику пешком ежедневно (от Страстного бульвара, теперь площадь Пушкина). Выходил в 7 часов утра и оставался до конца работы.

Переход к верному хозяину — к народу всей фабричной промышленности я считал хорошим делом и поступил бесплатным работником на фабрику. Два года, до конца 1919 года, я усердно посещал фабрику и разные учреждения по ее делам. В декабре моей обязанностью было посещать пять раз в неделю представителя Госиздата: от него надо было получать указания, что печатать, в каком количестве, какого качества. Все вырабатывалось совместно, исполнялось с большой аккуратностью. Учет дела, материала и работы вела тщательно контора. Я — бесплатный инструктор, подотчетный исполнитель заказов; все делалось вовремя, все заказы исполнялись только по указанию Госиздата.

В мае 1919 года уже официально проводится передача всех предприятий и всего имущества Госиздату РСФСР. Я сдал текущий счет и кассу.

Вацлав Вацлавович Воровский, возглавлявший тогда Госиздат, приехал ко мне попрощаться. Сказал, что сожалеет, что не может в дальнейшем работать со мной. Так мы расстались.

Дальнейшая работа моя изменилась. В начале 1920 года я уехал за границу: по поручению ВСНХ надо было наладить бывшую у меня договоренность со Стиннесом о концессии бумажной промышленности. Выехал в Германию. Стиннес, с которым мне пришлось иметь дело, с удовольствием принял предложение о концессии и решил послать со мной в Россию своего представителя г-на Фермана.

Два месяца в Москве продолжались переговоры, но соглашение не состоялось. Ферман уехал, хотя оставил на будущее некоторую надежду, потому что концессия была выгодная.

Однажды пришли ко мне старые рабочие Дербышев, Шендерович и Алмазов.

— Вот, Сытин, идите к нам, ВСНХ предлагает создать с вашим участием «синдикат». Он должен объединить писчебумажное дело, печатное дело, большие типографии. Этот синдикат — Полиграфпром будет исполнительным органом Госиздата и других государственных учреждений в самом крупном масштабе. Хотите с нами работать?