Окалина - Иван Сергеевич Уханов
— Пишу, — Пологов вздохнул и смолк.
— Вижу: жалко тебе Василька. — Дед Егор заглянул Пологову в глаза. — Ничего… Подумаешь — горе, а раздумаешь — власть господня.
Пологов поежился.
Из сеней во двор вышло несколько мужиков. Пологов увидел среди них Григория Степановича, отца Васи. Шел он устало, как-будто боком, бледный и согбенный.
Как перевернуло его за эти полтора месяца! Разве дашь ему шестьдесят? А ведь лет шесть назад вот здесь на разметенной серединке двора Григорий Степанович, жилистый и упругий, выделывал такие коленца, был так неистов и жарок в пляске, что свадебный хоровод не раз благодарно и приветственно расступался перед ним, давая почетный круг. Васю женили…
— Покурите малость, мужички. Сейчас бабы, старушки покушают. Потом наш черед, — тихо распорядился Григорий Степанович.
Мужики уселись вдоль изгороди на длинную скамейку, задымили папиросками. Овчаров подошел к Пологову, положил легкую, сухую ладонь ему на плечо. Молча глядели в степь.
— Вот как вышло, — задумчиво сказал Овчаров. При Пологове он часто произносил эту фразу, она слышалась, как глубокий вздох.
Пологов заметил, что в семье Овчаровых утрату мучительнее всех переносит отец. Много слез пролили мать — Дарья Игнатьевна и оставшаяся с ребенком молодая вдова Олюшка. Выплакав горе, они даже внешне поослабли, сникли, опустошились, не имея больше ни слез, ни сил. Дядя Гриша беду терпел молча, как бы всухую. Но она осела в нем прочно, жгла душу, и он мерк на глазах. Однако на его лице не было тупого отчаяния и угрюмой отрешенности, как у супруги и снохи. Усталый взгляд его выражал горькое недоумение: вот он, старый сучок, жив, кряхтит-покашливает, а Васи нет…
— А ты, Мить, коль не трудно, заезжай. Все нам повеселей.
— Да, конечно. — Пологов торопливо закивал.
— С Васей-то, помню, вас водой было не разлить… Летом под одним одеялом на повети спали… А как выросли — растерялись. Годами не встречаетесь. Всех дела, заботы охомутали. Вот Леонтий Баев, считай, с самой свадьбы не бывал. Спасибо, хоть на похороны приезжал… Видный такой. Кандидатом, слышь, в институте. Хорошо на могиле выступал, аж… сердце у меня зашлось. — Голос Овчарова дрогнул. Зябко вздохнув, он продолжал: — Эти слова ему б живому Васе сказать… Да… Леонтий-то сулился нынче приехать. Федя Кочкин тоже обещал. Не знаю, сумеют ли…
— А как же. Приедут, — заверил Пологов, чувствуя всю зыбкость и опрометчивость этого поручательства: ведь он и сам не помнит, когда в последний раз встречал друзей детства.
— Растеряли вы друг дружку, Мить… — с тихим укором повторил Овчаров и пошел на голос снохи, донесшийся из сеней.
— Ну что вы, дядь Гриш. Просто реже стали встречаться. Живем-то теперь не рядом и спим уже не под общим одеялом, — робко пошутил Пологов ему вослед и смутился.
Запоздалые угрызения совести, смутное чувство вины тяжко налегли на него после смерти друга, хотя он не мог толком понять, в чем и перед кем виноват?
Память возвращала его в славное доброе время, когда они с Васей лазили на высокие осины к грачиным гнездам, рыбачили, с ленцой ходили в школу, пасли совхозных телят, веяли просо на току, озоровали на бахчах, иногда не шибко дрались… Все это связывало и роднило их; даже на ночь они подчас не могли расстаться. Взбирались на поветь и, шурша духовитым сеном, ныряли под старый тулупчик и тесно, плечо к плечу, лежали в лунной тишине, глядя в огромный звездный потолок.
Детство сменила пора доброй удали, когда они жаждали заслонять друг друга от смертельной опасности. Безоглядная доверчивость не вмещалась в слова и поступки, жила в них глубоким, радостным и спокойным чувством, обещающим вечность дружбы и жизни.
Нежданно их сердца заняла десятиклассница Верочка Сойкина. Любовь встретили по-разному, но каждый в душе расценил ее как явную, но сладкую измену другу… А Верочке надоело везде и всюду бродить втроем. Как-то вечером, когда они вышли из клуба и Вася тихо занял свое привычное место, она вдруг вспыхнула:
— Ну что ты ходишь за нами?! Прилип как банный лист…
Вася слегка качнулся, точно от удара.
— За вами? — смятенно спросил он, повернулся и пошел прочь.
Пологов тогда растерялся от двойственного чувства — его покоробила грубость Верочкиных слов, и в то же время он обрадовался: из всего класса Верочке нравится лишь он, Пологов. Она хочет быть только с ним!
Пологов не раз вспоминал потом ту минуту слабости: Вася уходил в темноту, а он не бросился за другом, не остановил его…
Время скоро загладило трещинку в их дружбе.
После школы никто, кроме Леонтия Баева, никуда не поступил. Верочка Сойкина «провалила» в медицинский, вышла замуж за Леонтия Баева и укатила с ним в город. Федя Кочкин, Вася Овчаров и Пологов отслужили в армии, вернулись в родные края, учились, работали, женились…
В дни праздников и именин старались собраться за круглым столом. Однако хлопот и дел у каждого прибавлялось, все куда-то спешили, всех где-то ждали неотложные дела. А если они и урывали денек для встречи, то проводили его непременно за богатым столом. Много ели, пили, говорили все больше о том, кто в чем преуспел, что приобрел. Тайно соперничая, перекидывались этими деловыми самоотчетами, рисовались друг перед другом, но больше, пожалуй, перед женами, как бы убеждая их и себя в том, что живут хорошо, удачно. Пальма первенства чаще доставалась Леонтию Баеву. Неторопливый, вальяжный, он солидно сообщал, что заканчивает диссертацию. После этого разговор комкался, паузы становились длинными, заполнить их было нечем…
Выручал Вася. Правда, о себе он рассказывал неохотно, как бы стыдясь, что приходится говорить пустяки. Шофер, затем главный диспетчер автотранспортного предприятия, он же комсомольский секретарь, студент-заочник автодорожного института, главный кормилец семьи и опора для родителей… Небольшого роста, крепкого сложения, русоволосый, с мягкими зеленоватыми глазами, он был спокоен, собран, несуетлив…
Когда беседа отяжелялась паузами, он вставал из-за стола и с добрым возмущением говорил:
— Да бросьте вы свои речи. Идемте в лес. Хоть помолчим там немножко…
Однажды задумали они порыбалить. Все лето собирались, созванивались и наконец приехали к Васе. Ночь была яркой и торжественной от звезд. Они долго наслаждались тишиной, запахами озера и ночной степи. Леонтий Баев расчувствовался, вынул бутылку коньяка и предложил отужинать у костра. У кого-то в руках блеснула еще одна бутылка. Нависла угроза дружеской попойки. Вася между тем заговорил о бахчах, что находились на песчаном холме, в километре от озера. Наперебой стали вспоминать, какие налеты совершали они когда-то на арбузное поле, как дед Егор иногда пугал их из дробовика выстрелами
