Окалина - Иван Сергеевич Уханов
Над крышей грохнуло, с треском обломилось. Катя вздрогнула, легонько засмеялась от какого-то веселого страха, взглянула в окна, за которыми шумел ливень. Сейчас небо очистится, всюду развиднеется и Таня полетит домой, на большую свадьбу. А она, Катя, вернется в пустой номер гостиницы и станет, примеряя платья, готовиться к завтрашнему выходу в театр.
— На какие, спектакли у вас билеты? — поинтересовалась Таня.
— «Золушка», «Свадьба Кречинского», «Лебединое озеро»…
— Вы не смотрели их?
— О, много раз. Но… — Катя хотела сказать, что театр — это не кино. При одном и том же содержании спектакля бывают разные исполнители ролей, разные режиссеры-постановщики, балетмейстеры… Ничего такого Катя не сказала. Если откровенно, ее привлекала театральность не столько самих спектаклей, сколько театральность и торжественность всего того, что в солидных столичных театрах окружает сцену. Наслаждение она получала не столько от спектакля, сколько от ощущения праздничности, тихого волнения, счастливой какой-то напряженности. Она была добра и безоглядно снисходительна в оценке качества театральных постановок — все спектакли казались ей изумительными, игра актеров — прекрасной, потому что сама Катя являлась в театр в прекрасном состоянии духа, ненавязчиво блистая собственной красотой и туалетом.
Да, она не единожды смотрела все эти сорочинские ярмарки, свадьбы Кречинских… — костюмированную бутафорскую жизнь на сцене. Таня же звала ее на взаправдашнюю свадьбу. И она, Катя, растерялась. Поехать в аэропорт за багажом и сорваться вдруг в какую-то деревню на свадьбу к совсем незнакомым людям. Сумасшествие!
— Надо позвонить Алеше, искать меня начнет, — помолчав, с озорным беспокойством сказала Катя, и Таня услышала в этих словах зыбкое согласие.
— Велика беда — позвоним. Потом расскажете о свадьбе. Или вам нужны его совет, разрешение, да? — Таня все более смелела, хотя и переживала, боясь одним неосторожным словом спугнуть, испортить все. Но переживания она прятала за этой рискованной настырностью: так хотелось ей сманить Катю, прибыть домой с такой красивой и доброй подругой! Тогда бы и приготовления к свадьбе, и сама свадьба для нее обрели бы новый, дополнительный смысл: тогда Таня старалась бы не только для своего братца, но и для Кати. Ох, как бы она старалась!
— Сообщить бы ему… о самовольной моей отлучке, — нерешительно сказала Катя, и ей стало неловко за себя, за эту свою нерешительность, за то, что даже в тысячах километров от мужа она робеет, страшась самостоятельности.
И опять она позавидовала Тане, ее свободе, хотя сама вроде бы тоже была свободна, так размашисто вольна и свободна, что могла в один и тот же день позавтракать во Владивостоке, а поужинать в Москве, без канители и труда попасть (имей только желание) на любой спектакль в лучших театрах столицы… Но она лишена была той свободы, которую имела Таня, и теперь слегка завидовала ей.
Катя смотрела в смелые глаза Тани, и ей хотелось безоглядно довериться этой милой женщине — с ней будет хорошо и надежно, куда б они ни попали. К этому ее звало вовсе не желание побывать на сельской свадьбе, а то, что приглашение Тани сулило встречу с чем-то неизведанно-добрым, откровенным, вольно-озорным. Таня словно предлагала ей сбросить белые лаковые босоножки, выскочить под шальной обломный ливень, что хлестал под окном, и, забрав подол платья, припуститься босиком по кипящим лужицам, как когда-то в давние, почти сказочные времена детства…
А Таня пуще осмелела, прикрыла вдруг своими крепенькими ладонями бледные руки Кати, что скрещенно лежали на чемодане, и, заговорщицки понизив голос, сказала горячим счастливым шепотом:
— Летим, Катя! Еще есть время взять билет на наш самолет… Сколько можно женить разных там Кречинских на сцене, давайте сами погуляем!..
Когда легкокрылый «ТУ-134» понес их в красное, словно бы дышащее великим пожаром закатное небо, Кате показалось, что вверх ее поднимает не самолет, а подступившее к сердцу радостное, молодое чувство свободы и риска, какое она уже давно не испытывала.
Она летела в другую, в сложную Танину жизнь, всклень наполненную заботами о земле, о людях, о счастье женской доли…
— Через двадцать минут — наш городок! — заглянув в окно, воскликнула Таня. — А там до Покровки всего шесть километров. Не подвернется автобус, пойдем через мои поля. Напрямик. Босиком!
— Да, да. Это чудесно, Таня. Я уже сто лет не ходила по земле босиком, — поддакнула Катя и, словно падая куда-то, зажмурилась от радости и страха.
СВЕТЛЫМ ДНЕМ ОСЕНИ
Рассказ
В эту осень Пологов ничего не писал. Были замыслы, время. Он пробовал разобраться в этом странном состоянии и тогда начинал казаться себе человеком, который споро и твердо шагал по дороге, споткнулся и стал внимательно разглядывать то место, где его остановило.
Он и на этот унылый обряд приехал все с той же печатью раздумья и тоскливой растерянности.
Пока сходились люди, Пологов вышел во двор, сел на скамейку возле плетня, сгорбился в глухой задумчивости, пустыми глазами уставившись в серую степь.
У недалекого горизонта, заканчиваясь, степь вспыхивала желто-красным пламенем осинника, а дальше шло только небо, чистое, строгое, холодное. Осинник же, казалось, дышал жаром, отеплял и веселил сиротливые окрестности поселка, Замершая даль, покой и прозрачность… С хрупкой отрадой Пологов вдруг подумал о том, как желанны и дороги ему эти светлые и тихие дни зрелой осени, как хорошо и много ему работалось в такое время, если удавалось подняться над суетой, всем временным и ничтожным, уловить в мельтешении жизни главное.
Через двор шли и шли старухи в черном, только белые платочки однообразными ромбами очерчивали их серые лица. Пологов с какой-то тихой жутью следил за этим шествием. Все в нем противилось черному цвету, молчаливо заполнявшему веселый и солнечный, как новенький скворечник, дом Овчаровых. Никогда он не видел вместе столько старух. И совсем уж нелепой казалась мысль о том, что их приход связан с именем и судьбой Васи… Пологову вспомнилось, как еще в юности на чьих-то похоронах Вася сказал ему дерзко и горячо:
— Умереть бы в атаке, скачущим на коне… Разорваться б на гранате, полыхнуть вспышкой. Не елозить квелым в ногах у гадкой холодной старухи. А сразу из горячей жизни — в ничто!..
Через калитку прошел дед Егор. Белый как лунь, с лохматой бородой, будто обдерганный. Возле Пологова старик остановился и деловито, как в свой дом, пригласил:
— Айда, Митрий Сергеич. Закусим, помянем Василька… Чего тут зябнуть?
— Здравствуйте, дедушка. — Пологов встал со скамейки.
— Все
