Тамара Катаева - Отмена рабства: Анти-Ахматова-2

Никакой личной порочности, главное — чтобы видели…

Я долго и странно буду верна тебе и холодными глазами буду смотреть на все беды… (А. Ахматова. Т. 3. Стр. 333). Что странного, «что осьмидесятилетняя старуха не понтирует»? Что ж странного, что семидесятипятилетняя хранит верность? Я десять лет буду одна, совсем одна! Десять лет и одна. (А Ахматова. Т. 3. Стр. 340.) (С 1946-го по 1956-й — время от первой и единственной встречи до телефонного звонка, тоже единственного, это не был «звонок» в романтическом смысле слова, когда кто-то РЕШИЛСЯ И ПОЗВОНИЛ. Это был ТЕЛЕФОННЫЙ РАЗГОВОР, состоявшийся по требованию приличий. После звонка, очевидно, пояс верности развязала. …ты изменишь мне в десятую годовщину нашей встречи. Так делали все. (А. Ахматова. Т. 3. Стр. 344.) Ахматова на меня рассердилась <…> потому что я женился: я не имел права этого делать. Она считала, что между ней и мной какой-то союз <…> А я совершил невероятную вульгарность — женился. (И. Берлин. Беседы с Дианой Абаевой-Майерс. Стр. 90–91.) «Вы женились? — Долгое молчание. — Поздравляю». (Из телефонного разговора 1956 года.)

Могла ли она полюбить так кого-нибудь из соотечественников — не ЗАМУЖ выйти, а вот так страстно, жадно полюбить: Рихтера, например, или какого-нибудь художника-академика? Было бы лучше кого-нибудь из ученых-филологов, пушкинистов с квартирами с видом на Неву, но это уже было не по силам — хотелось расслабиться, собираться в компаниях молодежи за шуточками, небольшой выпивкой (немного — граммов двести водки за вечер — даже для почти стокилограммовой дамы вполне достаточно) — это было не так затратно, в плане душевных сил. О музыке и живописи можно было бы ограничиться краткими (воспоминатели этой краткостью потом изумятся и потребуют изумления всеобщего) экспромтами, с мужем-филологом пришлось бы наполнять свои афоризмы конкретным содержанием, до которого уже не было большого дела. А потом наступали ночи. Ночами, после выпитого и близости (все — маленькое, тесное — и комната, и веранда, и кухня) молодых, крепких (никто не был тренирован и накачан, все были щуплы, но — молоды и подвижны) тел, она тоже становилась молодой. Кто отнимет мысли? Она с обстоятельностью выстраивающей свои романы девушки придумывала свой — только с ним, с Берлиным. Разговоры, которые девушка придумывает, перебирает, проговаривает по тысяче раз. Девушка любит ушами, утешается ими же.

…когда она ему отомстит, когда он увидит, чем он пренебрег, — Ты прочтешь об этом во всех газетах на всех языках. (А. Ахматова. Т. 3. Стр. 341), когда ее бесчисленные и несравнимые достоинства станут ему явны — вот как он тогда с нею заговорит? Записываем… Он ей скажет так:

Гость: Я хочу быть твоей Последней Бедой… Я больше никому не скажу те слова, которые я скажу тебе.

X.: Ты повторишь их много раз и даже мое самое любимое: «Что Вы наделали — как же я теперь буду жить!»

Гость: Как, даже это?..

X.: Не только это — про лицо: «Я никогда не женюсь, потому что могу влюбиться в женщину только тогда, когда мне больно от ее лица…

В двухтомнике издательства «Правда» 1990 года с восторгом сообщается научная находка: «Что же вы наделали — как же я теперь буду жить!» и «Я никогда не женюсь…» и т. д. — Обе эти фразы, ВОЗМОЖНО (выделено Т.К.), произносились КОГДА-ТО КАКИМ-ТО конкретным лицом». (Это из справочного аппарата двухтомника «Избранного».)

Гость: И я забуду тебя?

X.: Да. Но дух твой без твоего ведома будет прилетать ко мне.

Или так:

Он: Хочешь, я совсем не приду?

Она: Конечно, хочу, но ты все равно придешь.

Он: Я уже вспоминаю наши пять (было всего две, но это даже для такой раскаленной фантазии несерьезно) встреч в странном полумертвом городе… в проклятый дом — в твою тюрьму в новогодние дни (все верно, конкретное лицо однажды посетило ее именно в предновогодние дни), когда ты из своих бедных, нищих рук вернешь главное, что есть у человека — чувство родины — пишет обо всем на свете, воспоминания о единственной встрече поворачиваются перед ней и так и этак, и она же не может бесконечно молчать многозначительно перед читателем, вот придумывает ведь она, Ахматова, не может без высокого, без великого: интимнейшая, судьбоносная сцена, и пожалуйста — про чувство родины), а я за это погублю тебя.

Она: И я ждала или буду ждать тебя ровно десять лет (это знаменитые ахматовские предсказания. Пишет в 1962-м о том, что в 1956-м, когда он приезжал — исполнялось 10 лет после того, как они встретились. Для нее — юбилей, невстреча, гость из будущего. На самом деле — все прошло — то, чего не было). И ты не вернешься. Ты хуже чем не вернешься (а только что было — все равно вернешься?). Но вместо тебя придет ОНА:

Легконогая, легкокрылая,Словно бабочка весела,И не страшная, и не милая…

(Да, такие стихи вернут чувство родины — и чувство детства, как в пятом классе писали такие стишки.)

Он: Это ты про Музу?

Она: Да.

Он: Она заменит Тебе (прописная буква в оригинале) меня?

Она: Да, так же, как она заменила мне всех и все.

Он: А я забуду тебя?

Она: Забудешь, но раз в году я буду приходить к Тебе во сне — Ариадна — Дидона — Жанна, но Ты будешь знать, что это я. (А. Ахматова. Т. 3. Стр. 333–334).

Мечтала, как говорят теперь, не по-детски.

Ночь длинна. В ход идут уже и стоны.

Голос: Я никогда не зову тебя, я всегда с тобой и даже больше… Я знаю — я отравляю тебя, а ты меня. Я становлюсь тобою, ты мной, мы оба гибнем друг в друге. А жажда все растет. Только твой стон может меня спасти. Не губи меня. Скорее, скорее. (Vien! vien!)

Она: Что ты называешь моим стоном? Неужели <…>

X.: Нет, только не это.

Голос: И я понял, что мне нужно только одно — твой стон, что без него я больше не могу…

Анна Андреевна, наверное, тоже больше не может…

…На чем мы остановились? Ах да — мне нужно только одно — твой стон, без него я больше не могу… Продолжаем: