Жизнь в цвете хаки. Анна и Федор - Ана Ховская
И все… Будто и не было в жизни Анны такой напасти…
Но были и другие молодки, до которых был охоч Федор… Был случай, когда она протестовала против его увлечения одной из них, не сдержалась и, встретив ту на дороге, отругала. А та сказала Федору. Тот, избив Анну, сказал, чтобы брала бутылку водки и шла просить прощения у женщины. И Анна пошла… Теперь уже боялась остаться одна с оравой.
***
Прошла зима, муж пил чаще и чаще, приходя домой поздно, или его приносили на руках мужики из МТМ, укладывая на диван в летней кухне. Анна растила детей, ходила на родительские собрания, следила за учебой, а детвора все же скучала по отцу, с которым иногда в трезвые минуты можно побеседовать. Степан сторонился его, избегая появляться в присутствии Федора дома, уходя в спальню, занимался уроками в одиночку, показывая тетради матери, вместе с ней разучивая по вечерам стихи.
Весенним днем Федор, получив зарплату, которую стали выдавать в совхозе вместо трудодней, уехал в Алма-Ату. Его не было несколько дней, дома в это время было оживленно, детвора спокойно делала уроки, помогала матери по хозяйству по мере возможности, малыши росли, их отводили в садик, Анна выходила на работы в совхоз, все так же боясь, что пенсии не будет хватать на жизнь после, когда постареет, не надеясь на обещания государства о выходе на пенсию раньше – «по детям», как тогда говорили. Так же она откладывала свою зарплату, «заначку», о которой никто не знал, иногда посылая Мане какую-то часть. Сестра писала редко, все болела, дочь ее – Валентина росла, училась.
Когда через неделю вечером домой явился Федор, никто не ожидал его приезда: все были готовы ко сну, уже были подготовлены уроки (ожидалось окончание учебного года, детвора радовалась предстоящим каникулам). А отец был навеселе, говорливый, возбужденный, внес в комнату большие сумки с чем-то, объемную коробку, которую открыл позже, заранее ничего не говоря. Он, сияя улыбкой, весело произнес:
– А ну, становись все по росту! Будем одеваться!
Дети и Анна с недоумением наблюдали за его действиями, детвора все же встала по росту в ряд, малыши сидели радостные, тоже глядя на отца. А тот открыл сумку, стал вынимать одежду: синие трусики, голубые маечки разных размеров, рубашечки, платьица. Подавал эти вещи детям и командовал, что кому надевать, посматривая на жену, которая затихла, будто ожидая грозу.
Дети нарядились в трусики и маечки, отложив по совету отца все остальное, по его команде маршировали по комнате. Потом Федор усадил всех на кровать, велел приготовиться к чему-то чудесному. Открыв коробку, он достал оттуда радиоприемник с проигрывателем, пластинки, поставил одну из них, включил и стал наблюдать за реакцией жены и детворы.
Полилась музыка, сначала пластинка выдала «Барыню», потом «Валенки», потом еще звучали песни. Все сидели, завороженные. Малыши хлопали в ладоши, старшие слушали и поглядывали то на отца, то на мать. Так продолжалось до одиннадцати ночи, Анна видела, что муж почему-то начинает нервничать. А тот и не замедлил высказаться гневно:
– Напрыгались тут, а кормить меня кто-то будет? Или я, по-вашему, святым духом питался? Дорога от города дальняя, ничего целый день не ел…
– Так ты сам занялся с гостинцами, а кушать не попросил,– проговорила жена,– пойдем в кухню, там есть что поесть.
– А ты не могла сама остановить меня и предложить? Все напоминать надо? А вы все, ну-ка быстро спать… разгалделись…
Малыши захлопали глазами, готовясь плакать, а старшие потихоньку снимали одежду, складывая ее в сумку, уходя в спальню. А музыка все звучала… Федор тяжело поднялся, дернул иголку проигрывателя, пластинка взвизгнула и замолчала, он подошел к жене:
– Ну, так ты ждала мужа?! Не кормишь, не поишь, на что надеешься: тебе подарков не привез, не обижайся.
– Я и не ожидала никаких подарков, у меня все есть,– спокойно ответила Анна, отходя к спальне, а Федор схватил ее за руку, дернул к себе:
– Ты хоть понимаешь, что я жрать хочу?
– Ну так пойдем, я же говорю: вся еда в кухне.
– Не хочу я твоей еды, опять баланда какая-нибудь.
– Чего ж ты хочешь тогда?
– Ничего не хочу, спать буду,– уже потише сварливо проговорил муж,– иди отсюда.
Анна пошла было к детям в спальню, а он загородил ей дорогу:
– Куда пошла? Я сказал: иди отсюда?
Из двери выглядывали дети, Лена громко в отчаянии сказала:
– Ну вот, дождались: приехал – и снова все начинается! Как было спокойно без тебя…
– А-а-а, так вы без меня хорошо жили?! Ну так и живите сами… Мешать не буду…– дернулся отец, оттолкнув Анну, выбросил из сумки одежду на пол, прошел в свою комнату, взял мешок, стал складывать свои книги (он давно принес откуда-то двадцать пять томов Бальзака и читал по ночам на кухне, попутно поедая все съестное), поставил мешок около двери, улегся на диван, не раздеваясь. Лена закрыла все двери на крючки, чтобы он ночью не вошел в комнату, никого не напугал, прижалась к матери и уговорила ее пройти в спальню ко всем.
Наутро все были разбужены громким разговором отца и матери.
– Ты не знаешь, что тебе надо, ты не хозяйка, ты плохая мать, я ухожу от тебя!– почти кричал отец.
Дети высыпали на веранду, где стояли родители, не зная, как себя вести.
– Что, дети? Ухожу от вас… живите, как хотите: я вам мешать не буду. Ваша мать сама справится.
Детвора молчала. Анна же старалась говорить спокойно:
– Одумайся, Федор, куда ты пойдешь? На кого детей оставишь?
– А-а-а, забоялась… А ты думала, что одной легко? Привыкла за моей спиной жить, попробуй сама…
– Ну, что ж… Надумал, решил – иди,– еще спокойнее сказала Анна, отвернулась и вышла из веранды в летнюю кухню готовить завтрак. «Сколько можно уговаривать, бояться? Когда уже успокоится?»– думала Анна.
Федор же, не ожидав такого ответа, взял на плечи мешок с книгами, вышел из калитки, перешел дорогу, остановился за усадьбой Дадаевых, за которой не было уже домов, опустил мешок
