Любовь Виноградова - Защищая Родину. Летчицы Великой Отечественной
Видя, как тяжело приходится гражданским, особенно эвакуированным, девушки-техники не роптали на судьбу, хотя их работа по-прежнему была очень тяжела, быт неустроенный, с едой плохо, да еще вши, которых никак не получалось вывести.[332] Летчики питались нормально, а вот техников кормили «блондинкой» или, реже, пшенной кашей, политой иногда и машинным маслом, редко-редко давали селедку. Свежее мясо они видели последний раз в 437-м полку. Тогда, обнаружив в тарелках мясо и кости, кто-то догадался, что они будут есть верблюдицу Пашку, на которой из Волги возили воду: ее ранило во время обстрела и пришлось забить. Обед из Пашки получился царский.[333] У Шестакова хорошо к ним относившиеся ребята-летчики иногда подкидывали что-то из своего пайка. Лиля Литвяк и Катя Буданова, уходя в вылет, оставляли техникам на вбитом в стену гвозде куски хлеба, который могли бы съесть сами: они, особенно высокая и сильная, как парень, Катя, тоже не наедались. Торт, испеченный на 7 ноября Ниной, для всех оказался единственным за войну и потому незабываемым. Продукты для него собирали все девушки: и летчицы, и техники. У местных в дефиците, по карточкам, был хлеб, и, экономя его и другие продукты, девушки меняли их на яйца (их было так мало, что выменивали по одному), молоко и сметану. В столовой просили: «Мы будем чай пить несладкий, вы нам дайте сахар натурой».[334] А летчицы еще экономили свои «сто грамм» — водку, которую ежедневно выдавали на фронте по приказу наркома пищевой промышленности Анастаса Микояна. Водку меняли на то же: яйца, молоко, сахар. И накопили. Ребят не пригласили, отмечали в своей, женской, компании. Как раз полевая почта принесла новую партию писем, и те, кто получил, читали свои письма вслух, из-за тех, чьи родные места были оккупированы, и письма от родных не приходили.[335] Торт получился отличный, праздник 7 ноября отметили как полагается. Не только у девушек было приподнятое настроение, что-то новое витало в воздухе: ничего официально не объявляли, но все знали, что готовится большое советское наступление. К Житкуру шли и шли по степи войска.
Невероятно, но в один из пасмурных и холодных октябрьских дней девушкам-техникам явился советский Георгий-победоносец, одна из важнейших фигур той войны. «Девчата, строиться!» — приказал кто-то запыхавшийся, прибежав к самолетам. Они помчались прямо с Житкурского аэродрома, «замызганные, в ватных брюках и технических куртках»: переодеваться было некогда. Всех построили, и «какой-то мужик в папахе и с генеральскими погонами один раз прошел вдоль строя, второй раз прошел».[336] Неизвестный «мужик» ушел, ничего не сказав. Как выяснилось, хмурый незнакомец был не кто иной, как генерал армии Георгий Константинович Жуков. По словам начальства, представитель Ставки Верховного главнокомандования остался недоволен внешним видом техников: «Это девушки или пугала огородные?» Ведь у техников «естественно, вечно куртки маслом измазаны», а идти несколько километров до квартиры и переодеваться у них времени не было, но как объяснить это высокому генералу? Сказали, что Жуков велел им выдать шинели, платья и сапоги по размеру, но так и не выдали: к тому времени, как нашли нужные вещи, девушек уже перевели в другой полк.
Представитель Ставки Верховного главнокомандования генерал армии Г. К. Жуков, который всю войну находился на самых важных участках, пробыл под Сталинградом до середины ноября. Этот коренастый человек с высоким лбом и мощной, «доисторической» челюстью, обладал, по свидетельству современников, «ледокольной волей». То, что воля находилась в оптимальных пропорциях с могучим умом, заметно выделяло Жукова среди советских полководцев. В мирное время Жуков был для руководителей страны слишком опасен — какой конкурент! — и его отодвигали подальше. Но только маячила грань катастрофы, как о нем снова вспоминали, наделяли властью и позволяли спасать ситуацию. Так происходило всегда, и на войне, и вне ее: именно Жукову в июне 1953 года поручили прямо на заседании Совета министров СССР арестовать Лаврентия Берию. Жукова предупредили: Берия опасен, может быть вооружен, владеет единоборствами. Но Жуков и сам прекрасно знал, с кем имеет дело. После условного звонка войдя с несколькими генералами в кабинет, где шло заседание, Жуков направил на Берию пистолет и приказал ему поднять руки. Берия побледнел как полотно. Глядя в испуганные глаза своего врага, Жуков сказал: «Сволочь, доигрался?» И, помня свои походы в разведку еще во время первой мировой войны, вывез Берию из Кремля с кляпом во рту, уложив его на пол автомобиля. В машину он посадил нескольких известных кремлевской охране генералов: опасались, что сторонники Берии попытаются его отбить.[337]
Нет сомнений, что Жуков сыграл большую роль в победе над немцами. Войну он встретил на очень высоком посту: ему было всего сорок пять лет, когда он, хорошо проявив себя во время пограничного конфликта с Японией в 1939 году, стал начальником Генерального штаба СССР. Этот высокий пост Жуков потерял уже в конце июля 1941-го: Красная армия потерпела ряд сокрушительных поражений, последней каплей стала сдача Смоленска 28 июля. Помимо прочего, прямой и бесстрашный Жуков вызвал ярость Сталина тем, что настаивал на необходимости сдачи Киева, чтобы предотвратить окружение оборонявшихся там войск. Сталин, уже объявивший союзникам, что Москва, Ленинград и Киев сданы не будут, даже не стал слушать.
Жукова перевели командовать Резервным фронтом, с которым он провел после сдачи Смоленска относительно успешную Ельнинскую операцию. Дальше его бросали на участки, где создавалась критическая ситуация. 11 сентября 1941 года Жукова назначили командующим Ленинградским фронтом. Однако ситуация там уже стала катастрофической, и ему не удалось помешать немцам взять город в осаду. Он достиг лишь стабилизации фронта. Уже и Москва оказалась под угрозой, Жукова перевели на центральное направление. В качестве командующего Западным фронтом он вместе с Коневым смог остановить немцев у самой столицы. Далее Жуков руководил советскими контрнаступлениями на центральном направлении: Ржевско-Вяземской и Ржевско-Сычевской операциями. Эти операции не стали широко известны, так как не были успешны. Тем не менее благодаря им были оттянуты большие немецкие силы, а опасность для Москвы полностью ушла в прошлое. Следующим шагом для Жукова стала Сталинградская битва.
Практически на всех этапах Великой Отечественной войны победы советской стороны достигались ценой колоссального количества жизней; были моменты, когда потери советской армии превышали немецкие потери на порядок. Не были исключением и операции, которыми руководил Жуков: например, в Ржевско-Сычевской операции потери составили 73 процента личного состава убитыми и ранеными.[338] Для СССР, потерявшего на этой войне подавляющее большинство молодых мужчин, этот генерал, бескомпромиссный, безжалостный, словно сделанный из железа, был военачальником, который полностью соответствовал моменту.
В конце августа 1942 года Жукова назначили первым заместителем народного комиссара обороны. Осенью 1942 года на Сталинградском фронте он оказался не случайно: окончись советское контрнаступление провалом, последствия были бы катастрофические.
Дмитрий Панов, комиссар 85-го истребительного полка, как-то, к своему ужасу, увидел в руках хмурого солдата-грузина, сидевшего у казармы в Житкуре, уже наполовину изорванный «Краткий курс истории ВКП(б)» — советскую библию. Солдат неторопливо выдирал из книги страницы и подсовывал их для растопки в костерок, на котором варил какую-то добавку к своему скромному пайку. За такое могли и расстрелять, но Панов был не из доносчиков и только как следует гаркнул на солдата. Совершенно не растерявшись, тот ответил, что данный курс «вряд ли уже пригодится», ведь дело их — Красной армии — пропащее.[339] Дело каждого отдельного солдата, которому суждено было отправиться под Сталинград, скорее всего, действительно было пропащим: например, в десятитысячной дивизии генерала Родимцева, сыгравшей огромную роль в Сталинградском сражении, после этих боев осталось всего 320 человек.[340] Но и немецкие силы таяли. Дивизии, вступившие летом в бой уже с неполным составом, катастрофически быстро редели, а пополнить их было нечем.
К началу октября военные действия в разрушенном городе превратились, по определению немцев, в «крысиную войну».[341] Бои шли в развалинах, где все перемешалось: сгоревшие танки и разбитые орудия, мотки проволоки, ящики от боеприпасов, вещи из разрушенных домов. Солдаты оборудовали себе позиции внутри зданий, бои часто шли за отдельный дом или его этаж. Испытывая еще более серьезные трудности с едой, водой и боеприпасами, чем немцы, русские упорно сопротивлялись.
